Тридцать дней
Шрифт:
Вспомнились слова, сказанные Скаем: «Неужели ревность и любопытство стоят такого риска?». Ревность… На что вообще способна толкнуть ревность, когда завладевает твоим существом? Как далеко можно зайти в этом сильном, но, безусловно, грубом чувстве? Каких глупостей наделать? Разгромить покои? Уничтожить бывшего возлюбленного, оболгав его из мести? Или же рискнуть собственной и его жизнью, поддавшись сиюминутному порыву из опасения, что он предпочтет другую? Ревность ослепляет, лишает возможности думать. Она опасна, как притаившийся за спиной зверь. Покажи ей свой страх, и она накинется,
— Ирис…
Я поднимаю голову и тяжело сглатываю, завороженная игрой солнечных бликов в лазоревых глазах. Так странно и так притягательно… Мужчина, что стоит напротив, замирает, превращаясь в каменное изваяние. Кажется, он даже не дышит. И я не дышу. Стою и смотрю, на сияние его глаз.
— Ирис, — мое имя срывается с его уст судорожным вздохом, и Регинис снова замолкает, и только в глазах продолжают вспыхивать эти странные блики, словно солнечные зайчики на поверхности чистейшего из озер.
Он исчезал. Должно быть, вымотав не только меня, но и себя самого, водник пропал. Он не появлялся больше трех месяцев. Поначалу я даже радовалась, потому что, наконец, смогла свободно вздохнуть. Но однажды, проснувшись под утро, я вдруг поняла, что мне его не хватает. Это чувство не исчезло утром, не пропало к вечеру, и даже спустя неделю, я продолжала скучать. Слушая отца, ловила себя на том, что озираюсь по сторонам и, не найдя Созидающего, чувствую разочарование. Папа ругал меня за рассеянность, а мне всё больше становилось не по себе от неожиданной пустоты, образовавшейся после исчезновения нашего вечного гостя.
Сначала я даже пыталась убедить себя, что это детская привычка, когда добрый дядюшка Регин проводил у нас в доме почти каждый день. Он приносил мне кукол и сладости, гулял со мной по нашему холму. Потом, когда я стала старше, Регинис начал рассказывать мне разные истории из своей прошлой жизни. Рассказывал о своем доме, о родных. Сказки, которые я от него слышала, когда была малышкой, сменились легендами и сказаниями. А потом всё изменилось, и добрый дядюшка оказался вдруг мужчиной. Как бы странно это не звучало, но именно это превращение обидело меня когда-то и сбило с ног. И вместо сказок и интересных, зачастую веселых историй, я получила бесконечные попытки добиться от меня того, чего я не могла дать… пока не осталась без него окончательно.
И вот он вернулся. Я увидела его, бредущим по холму. Регинис не спешил подойти к дому. Он стоял на вершине холма, затем неспешно начал спуск, но вновь остановился, так и не приблизившись к дому. Я смотрела на него из окна, прячась за занавеской, и мое сердечко трепыхалось в груди испуганной птицей. А когда я увидела, что Созидающий побрел назад к вершине холма, и поняла, что он сейчас вновь исчезнет, не выдержала. Не слушая окрика отца, я бросилась на улицу. Краткое мгновение стояла перед домом, прижав ладонь к груди, не осмеливаясь догнать уходящего мужчину, но сделала еще один шаг и опять застыла изваянием, не зная, что сделать дальше. Окрикнуть, позвать, догнать, или сбежать и вновь думать о воднике, просыпаясь по ночам от странных снов, в которых он целовал меня.
Уже дойдя до вершины, Регин остановился. Он замер, а затем порывисто обернулся и, наконец, увидел меня. Сколько мы так стояли, глядя друг на друга издалека? Сложно сказать, время будто остановилось, погрузив мир в оглушающую тишину, где единственным звуком было лишь мое учащенное дыхание.
— Ну что же ты стоишь? — мамин голос донесся откуда-то издалека, словно шорох листьев в лесу, росшем за холмом. — Иди смелей.
И я сделала первый шаг. Затем еще один, и еще, и мужчина на вершине отмер. Он шагнул мне навстречу. Неспешно, словно опасаясь спугнуть, Регинис шел мне навстречу. Мы встретились на середине склона, и теперь стояли, глядя друг на друга уже, наверное, целую вечность.
— Ты исчез, — прошептала я и, наконец, опустила взгляд.
— Не хотел больше мучить тебя, — ответил он.
— Почему вернулся? — я даже не замечаю, что впервые говорю ему «ты».
— Хотел увидеть.
— Опять уйдешь?
— Если ты этого хочешь.
— Не хочу! — срывается с моих уст раньше, чем я успеваю опомниться. И уже, не сдерживаясь, мотаю головой и повторяю: — Не хочу.
После несмело беру водника за руку, он опускает взор вниз, рассматривает, как моя ладошка сжимает его ладонь, вновь вскидывает глаза на меня и уже не отпускает меня из ловушки ошеломленного взгляда.
— Расскажи мне новую историю, — запинаясь и краснея, прошу я.
— С удовольствием, — хрипло отвечает Регинис.
Мы вместе поднимаемся на холм, так и не расцепив рук. Спускаемся по его другому склону. Созидающий не отводит глаз ни на мгновение, он смотрит с затаенной жадностью и, кажется, восторгом. И мне нравится этот взгляд. Я прячу улыбку, бросаю исподволь на водника ответные взгляды, на моей душе умиротворение и покой.
— Ирис, — я поднимаю на него взор, но Регинис отрицательно качает головой и снова повторяет негромко: — Ири-ис…
После подносит мою руку к губам, касается ее почти невесомым поцелуем, и мне вдруг вспоминаются мои сны. От неожиданного желания почувствовать то, что я ощущала во сне, мои щеки заливаются краской. Кажется, даже уши пылают огнем, и все-таки я смотрю в лазоревые глаза, прерывисто вздыхаю и подаюсь к Созидающему. Слышу ответный рваный вздох, и теплые ладони обнимают мое лицо. Регин всё еще смотрит на меня, словно не верит, что я позволяю сделать то, чему столько времени сопротивляюсь. Наконец, гулко сглатывает и склоняется к моим губам…
— Не смей! — крик ударяет по ушам.
Я вздрагиваю, невольно отшатываюсь от водника, и его относит от меня порыв ветра. Злой вихрь промчался мимо, взметнув мне волосы и подол платья, но не причинив вреда. Порывисто оборачиваюсь. На вершине холма стоит Орканис. Его взгляд направлен на бывшего друга, уже вновь стоявшего на ногах.
— Ирис, уйди, — глухо велит мне Регин.
— Но…
— Пожалуйста, — его тон становится мягким, на устах улыбка, но глаза уже не сияют, они потемнели, превратившись в предгрозовое небо. Чуть помедлив, я все-таки киваю и делаю шаг в сторону Орканиса, потому что мой дом и папа, который может всё это прекратить на той стороне холма.