Тридцать дней
Шрифт:
Закусываю костяшку пальца, чтобы не завыть в голос. Раз уж сумела быть сильной, нужно быть сильной до конца.
— Идем, — ладони брата накрывают мои плечи. — Здесь нам делать уже нечего.
— Ты… — он бледен, это немного пугает.
— Они все расскажут одну историю. Если нам удалось провести всех, значит, этот мальчик выкарабкается из западни, в которую мы его загнали. Да будет так.
— Ты почти обессилил, — с тревогой говорю я.
— Ничего. Тут где-то есть заброшенный охотничий домик. Там передохнем и в путь. Выберемся, сестрица. Должны.
— Ох, братец, — вздыхаю я, сжимая его ладонь. — Почему ты не даешь мне пользоваться стихией? Я же сильней, я могу больше.
— Пока моими силами обходимся, — отмахивается Кай. — Кстати, про нас они не вспомнят. Ну, идем же. Меня ноги еле держат…
Я подняла взгляд на Ская, смотревшего на меня, не отрываясь, и виновато улыбнулась:
— Похоже, я сегодня совсем не помощник. Этот поток не остановить. Лучше займись делом.
— Не хочу тебя оставлять, — ответил Аквей.
— Я рядом, только витаю в облаках прошлого, — смешок вышел неестественным. — Мы так никогда не закончим, а оставлять замок…
— Ты права, — кивнул Скай. — Я займусь пока нашей ратью, а ты… возвращайся поскорей.
— Я постараюсь, — улыбнулась я, потянулась к нему, коснулась губ легким поцелуем и отошла к дереву, прячась в его тень.
Водник еще некоторое время смотрел на меня, но вскоре вернулся к берегу. Я видела, как он, потерев ладони, протиснулся сквозь амфиев и скрылся в океане. После откинула голову на древесный ствол и прошептала:
— Ну, давайте, добивайте меня…
Рассвет. Утренняя прохлада проникает в небольшой домишко. Я ворошу угли в очаге, но их тепла уже не хватает. Нужно собрать хворост и разжечь огонь заново, чтобы разогнать сырость. В углу на полусгнившем тюфяке стонет брат. Он в бреду. Усталость и магическое истощение добили его, когда до домика осталось совсем немного. Кай упал и уже поднялся. Мне не хватило сил, чтобы дотащить его, и я призвала стихию. Деревья, оплетая тело брата ветвями, бережно передавали его друг другу. Одинокий волк указал путь к нашему укрытию. Белки натаскали целебных трав, на которые я указала. Это мой дар. Животные всегда понимали меня. Папа говорил, что моя сила пробуждает в них разум. Сейчас это кстати, у меня целый лес помощников и защитников.
Где-то недалеко бродят несколько медведей, они охраняют подступы к охотничьему домику. Стая волков залегла в кустах, они предупредят, если почуют чужаков. Звери чуют мою силу и стараются держаться поближе, свет их искр озарял лес ночью, давая поддержку и веру в то, что мы с братом еще можем кому-то довериться.
— Ирис, — я оборачиваюсь. Кай смотрит на меня, но глаза его затянуты мутной поволокой. Лицо покрыто нехорошей испариной. — Уходи.
— Еще чего скажешь? — ворчу я. — Твой резерв немного восстановится, и я смогу тебя исцелить.
— Не глупи, — брат прикрывает глаза. — Он идет за тобой, я для него сошка.
— Кай, — я приближаюсь и присаживаюсь рядом, — твое самопожертвование ни к чему. Я тебя не оставлю, и довольно об этом.
Он снова смотрит на меня, пытается хмуриться, но выглядит сейчас совсем как мальчишка, больной, смертельно уставший мальчишка, который пытается взвалить на себя ношу, которую не сможет унести. Я провожу ладонью по спутанным влажным от пота волосам. Сердце затапливает болезненная нежность. Нет, не уйду, не брошу. У меня никого не осталось, и брат — последний, кто имеет для меня настоящую ценность. Его знобит, и как бы Кайрас не пыжился, его тело трясет крупной дрожью. Я вытягиваюсь рядом, укладываю голову Кайя себе на плечо и затихаю, обняв его так крепко, как только могу. Брат обнимает меня в ответ. Больше не гонит, лежит молча. Думает ли о чем, я не знаю, а я стараюсь думать лишь о том, что дождусь, когда он уснет, и я наберу хвороста, разожгу огонь и сварю настой. Он снимет жар. К сожалению, ничего иного я пока для брата сделать не могу. Как бы ни была я сильна, но разница в восприятии стихии дает себя знать. Пока Кай магически истощен, я не могу использовать чистую стихию, она только навредит.
Чтобы отвлечься от тяжкий раздумий, которые лезут в голову, несмотря на сопротивление, я начинаю петь. Всего лишь колыбельная песенка, которую нам пела мама:
Спит, дитя, закрылись глазки Утомился мой малыш Ему ночь нашепчет сказки…
Голос срывается, я всхлипываю, но пытаюсь петь дальше:
Ночь ему… нашепчет…
— Мне так их не хватает, сестрица, — хрипло произносит Кай, и тело его содрогается уже не от дрожи. Он плачет, уткнувшись лбом мне в плечо, громко, горько, навзрыд, выплескивая разом всё, что таил в себе это время. — Даже не попрощался…
В отличие от брата, я плачу молча, почти не всхлипывая. Слезы текут по щекам, но я их почти не замечаю, придавленная силой его… нашего горя. Одни. Теперь мы совсем одни. Нет никого, к кому мы могли бы пойти, не опасаясь навлечь опасность. Наше благополучие казалось незыблемым, семья крепкой, мы думали, что мама и папа всегда будут рядом, что мы можем в любой момент прийти к ним за помощью, за советом, просто посмотреть на них, услышать голос, увидеть улыбку, но вот их нет. Нет Зеленого холма и нашего уютного домика. Нет маминого сада, нет папиных уроков, нет его друзей, ставшими нам родными. Ничего нет. Рухнуло в одночасье, исчезло, испепеленное огнем предательства. Только мы: я и Кайрас — на старом тюфяке, от которого несет плесенью. Мерзко.
Мерзко и горько. А еще страшно. Когда ты юн, когда рядом близкие, ты не понимаешь, что твой мир слишком хрупок, чтобы пережить удар исподтишка. Мы не понимали, мы верили, что это навсегда. Но наша Вечность оказалась невозможно коротка. Время больше не имеет смысла, потому что каждое новое мгновение грозит стать последним. Нет смысла в надежде, она ушла вместе со счастливым прошлым. Нет смысла в любви, она принесла только боль. Нет смысла в вере, боги отвернулись от нас. Но у нас остались мы сами. Кай — моя опора и стержень, и я буду цепляться за него и тащить за собой. Чтобы не ожидало нас, но мы вырвем себе каждую секунду, до которой сможем дотянуться…
— Братец?
Кайрас затих. Он все-таки уснул, побежденный болезнью и слезами. Я осторожно выбираюсь из его объятий, смотрю еще раз, после наклоняюсь и целую в щеку. Мой старший брат, единственный, бесконечно любимый. Строгий, добрый, веселый, заботливый, отважный. Мой Кай. В это мгновение мне кажется, что, потеряв его, я окончательно потеряю себя. Решительно встряхиваю волосами. Ну уж нет! Не потеряю!
— Я скоро, — обещаю я и выхожу из домика.
Приходится отойти дальше, чем я думала, чтобы набрать воды в старую флягу, найденную мной ночью среди старого хлама. Подбираю по дороге сухие ветки, вдыхаю сыроватый лесной запах, радуясь этому маленькому удовольствию, иных мне теперь недоступно.
— У-у-у…
Волчий вой останавливает меня на полдороги. В нос резко и неприятно ударяет запах горящего дерева. Я хмурюсь, втягивая запах дыма, и вдруг руки разжимаются, ветки и фляга летят на землю. Сердце, еще минуту назад бившееся ровно, замирает. Тело покрывается противным холодным потом страха, и я срываюсь с места:
— Ка-ай!
Домик горит, я это вижу еще издалека. Нет, не горит, он полыхает! А вместе с ним исчезает в пламени мой брат.
— Кай!
Земля вздыбливается, отшвыривая в сторону людей, стоящих недалеко от горящего дома. Краем глаза я вижу издыхающего медведя, он пытался остановить врага, но лесного великана сразили, не позволив встать на защиту жалкого жилища. В кустах скулят и воют волки, огонь их пугает, но я не виню своих случайных друзей. Мне вообще сейчас нет до них дело. Все мое существо стремится к пылающему дому. Землю вновь трясет, и порыв моей силы сметает с места старые бревна, объятые пожаром, крышу, еще чудом не обвалившуюся, и я влетаю в то, что осталось от охотничьего домика.