Тридцать дней
Шрифт:
«Да, Господин. Ты один знаешь, как стоит поступить. Я лишь клинок в твоей руке».
«Верно, мое пламя. Я приказываю, ты исполняешь. Мой приказ — обоснование для тебя. И так будет всегда».
«Да, Господин»…
Я откинула голову назад и расхохоталась. Громко, истерично.
— Он всё знал, — сдавленно произнесла я, заходясь в приступе хохота. — Всё продумал, учел Первый закон. Он… он… он дал мне обо… обоснование!
И я вновь затряслась в истеричном смехе, утирая слезы, без устали бежавшие по щекам.
— Коварный, ха-ха…
— Прости, — едва услышала я за собственной истерикой, и щеку обожгла увесистая пощечина.
Смех мгновенно оборвался, и я уставилась в глаза-озера, напряженно следившие за мной. С плеча Ская на меня смотрела Искра. Когда она успела перебраться к воднику? Огляделась. Я лежала на краю рощу, недалеко блестело всё то же озеро. Недалеко ушли, однако…
— А что мне было делать? — хмуро спросил Аквей, словно я обвиняла его в том, что он ударил меня. — То кричишь, то рыдаешь, то хохочешь, то снова орешь…
Я кивнула, показывая, что всё понимаю. После ожесточенно потерла лицо и, усевшись, привалилась спиной к шершавому древесному стволу. Истерика сменилась равнодушием. Мне вдруг стало всё равно, что обо мне подумает водник. Злом больше, злом меньше, какая ему разница? Это случилось, когда даже его прабабки еще в помине не было, так смеет ли он судить меня, когда я боролась за жизнь возлюбленного? Разве он не берег бы свою Эйви, выбирая между ее безопасностью и, например, моей жизнью безопасность невесты?
Мотнула головой, отгоняя нарастающую злость, выдохнула и произнесла:
— Он сделает с твоим родом то же самое, что сделал с родом Айеров. Это не предположение, это его обещание.
Скай присел передо мной на корточки. Я ожидала легкомыслия и самоуверенности, но водник остался серьезен.
— Рассказывай, — велел Аквей. — Даже то, что рассказывать не хочется.
Я криво усмехнулась и исполнила его желание. Скай слушала, не перебивая. Он не кривился, как я боялась, не вскакивал, возмущенно глядя на меня, и даже укоризны не было в его глазах, и, в конце концов, я даже почувствовала некоторое облегчение, разделив свой груз на двоих.
— Я даже не знаю точно, сколько у меня родни, — задумчиво произнес водник, когда я закончила. — Как он их находил? Изучал родовое древо?
Пожала плечами. Если я и знала об этом, то сейчас не помнила. Поджала губы, раздумывая, а после неуверенно произнесла:
— Возможно, через Грани…
— Да что это за Грани? — слегка повысил голос Скай, я вздрогнула, и он, нагнувшись, взял меня за руку. — Прости, меня немного напрягает то, что в нашем мире есть что-то, о чем я не имею представления.
Я испытующе вгляделась ему в глаза, отыскивая фальшь и скрытую неприязнь. Мне подумалось, что всё дружелюбие водника показное и призвано лишь для того, чтобы узнать у меня как можно больше о Вайторисе. Но глаза Ская были всё также чисты, и смотрел он спокойно. Я не выдержала:
— Неужели тебя нисколько не задел мой рассказ? Неужели тебе не мерзко слышать о том, что я убивала Айеров только ради того, чтобы сохранить жизнь одному из них, хоть и понимала, что он обречен и уже ненавидит меня?
— Мне мерзко от сознания того, что рыжий заставлял тебя делать это, и твой страх потерять единственную родную душу я могу понять, — ответил водник. — Нет, Ирис, мне не мерзко, мне бесконечно жаль тебя. И не вздумай оскорбиться, в моей жалости нет ничего обидного для тебя.
— Тебе жаль твоего мучителя? Ты жалеешь меня, хоть и видел смерть своего приятеля от моей руки? После всего, что я с тобой сделала?! — изумилась я, подаваясь ближе.
Аквей усмехнулся, опустил взгляд на наши сомкнутые ладони, повернул свою и сплел пальцы с моими. Я ждала ответа, страшась и желая услышать его. Но Скай молчал, и я начала нервничать.
— Этот вопрос и для меня сложный, и ответ на него требует времени, — наконец, заговорил водник. — Наше знакомство с тобой началось с того, чем закончились ваши отношения с Торном Айером. Да, я ненавидел тебя, как ненавидят любое зло, уничтожающее жизнь. Твое имя стало нарицательным, и каждое появление означало смерть одного человека или нескольких десятков разом. Правда, я так и не сумел найти закономерности твоих визитов в разные уголки мира. К примеру, мирный городок, где ничего не происходило уже много лет, и вдруг появляется Игнис Сиел и убивает почтенного мага-ученого вместе с его лабораторией, домом, домочадцами и учениками. Столько жизней, а причины нет. Или же лет пятьдесят назад ты уничтожила целое поселение рудокопов. И вновь непонятно. Беспричинное убийство. Пришла одна, привела с собой огненных тварей, они вырезали и спалили поселение, после ушла, и те, кому удалось выжить, уверяли, что вслух тобой не было произнесено ни слова, чтобы указать на причину расправы. В этих поступках не было смысла, и от того они казались еще более дикими. Твое имя стало синонимом Красной немочи, которая беспощадно пожирает больного всего за два дня после того, как он заразился. Непонимание порождает страх, страх оттачивает ненависть, и она передается, как мор, стремительно пожирая умы и души. Да, Ирис, я ненавидел тебя так же, как ненавидели все остальные. — Скай говорил это, глядя мне в глаза. Он был честен, ни единым словом не приукрасив и не смягчив действительности. Я не отвела взгляда, принимая всю тяжесть обвинений. — А потом я увидел тебя. Нет, не в том зале, куда нас притащили после бесславного сражения под стенами Черного замка. Это случилось в Цветочном городе. Ты стояла на помосте. За твоей спиной сидел бледный градосмотритель со своей семьей и служащими. Их страх ощущался даже с того расстояния, на котором стоял я. У позорного столба пороли какого-то бедолагу, сочинявшего забавные стишки на рыжего. Должно быть, Вечный расценил преступление уличного поэта достаточно безобидным, раз его всего лишь пороли, правда, засекли до смерти, но обычный палач. Впрочем, палач остановился раньше, бедолага еще дышал, но твой едва уловимый жест, и плеть засвистела снова. Пожалуй, теперь я могу признаться, что смотрел не на казнь, а на тебя, и думал вовсе не о том, что с удовольствием удавил бы тебя. Я любовался тобой. Любовался и представлял, каково это обладать самой ужасающей женщиной в мире? Прекрасной, как сама жизнь, и пугающей, как неотвратимая смерть. Такой я увидел тебя. Ты стояла неподвижно, словно статуя, вылепленная руками самого искусного скульптора. Ни украшений, ни вычурности в одежде. Даже
волосы твои не были собраны в прическу, как у всех прочих дам. Черные пряди трепал ветер, время от времени бросая тебе в лицо, и когда это случалось, я заворожено смотрел, как небрежно и изящно ты отбрасываешь их снова за спину. Вроде невозможно придумать ничего более безыскусного, чем этот жест, а я переставал дышать каждый раз, когда видел тонкую женскую кисть, поднявшуюся к лицу. Наверное, я был не единственным, кто в тот день желал тебя. А ночь я терзал свою любовницу бесконечно представляя, что овладеваю тобой. Осознание того, что я восхищен своим врагом приводило в бешенство, настолько это казалось противоестественным. Но когда я увидел тебя в той зале… Это было подобно явлению затаенной мечты. Я даже сейчас помню то чувство восторга и любования, захлестнувшие меня, когда ты вошла в двери. Грациозный хищник, сытый, но вечно готовый к нападению. — И я вдруг вспомнила эту эмоцию. Правда, я всё время приписывала ее Вайторису, просто не могла даже представить, что в зале находится еще кто-то, кто может любоваться мной, и тем невероятней оказалось услышать признание Аквея. — Хрупкая, с нежными чертами лица, женственная, холодная, равнодушная, но все равно желанная. Это зверски взбесило, честно. Тогда я готов был убить тебя за свое неуместное желание. А когда ты терзала Эйвила, опьянение, не отпускавшая всё то время, пока ты рассматривала нас, прошло. В то мгновение я увидел перед собой всего лишь убийцу, красивую и бездушную куклу, получавшую наслаждение от чужих страданий. — После этих слов я попыталась вырваться из мягкого капкана пальцев Ская, но он лишь сильней сжал их, не выпустив меня. — Куда ты бежишь? Я еще не закончил.
— Я была той, кем ты видел меня, — глухо произнесла я. — Кукла без души и памяти.
— Нет, — водник едва заметно приподнял уголки губ в улыбке и отрицательно покачал головой. — Ты была одинока и глубоко несчастна. Как бы это не звучало смешно, но понял я это уже в темнице. Не сразу. Сначала я презирал тебя, и моя ненависть в те дни возросла до небес. Я готовился к тому, что меня будут пытать, причинять боль, но даже не мог предвидеть, что окунусь в пучину своих затаенных страхов, сомнений, что я пройду по самому краю пропасти, заглядывая на собственную изнанку. Тогда я думал, что хуже таких пыток быть ничего не может и мечтал, что настанет день, когда забудешь обо мне и больше не придешь. Однако ты приходила и приходила, продолжала свои забавы, уничтожая меня и вновь возрождая для того, чтобы вернуться и вновь поиграть. В какой-то момент я чуть не поддался безумию, решив, что бороться у меня больше нет сил. Однако врожденное упрямство не позволило поддаться малодушию, и чтобы не сорваться в пропасть, я начал думать. Оказалось, что кроме тебя, мне думать не о ком. Прошлая жизнь казалась миражом, а ты была настоящей и существовала рядом. Так вот, в то время я очень много думал о тебе, сводил воедино старые и новые наблюдения, стараясь думать как об обычной женщине. И я понял, что у того, чья жизнь полна красок, тому не нужны подобные развлечения. Твоя жизнь была пустой, и я стал в ней утешением и разнообразием. С того дня я начал привыкать к тебе. И пусть ты всё еще вытрясала из меня душу, это уже не было столь невыносимо, как поначалу. Я научился терпеть и делать из своих страхов выводы. А тебе по-прежнему был нужен друг, и я, пусть и извращенно, но стал им. А в том, что моя догадка имеет смысл, я уверился окончательно уже после побега, когда наблюдал за тобой. Тебя не угнетало одиночество, ты привыкла к нему. Однако ты находилась в смятении, это я не увидел, но почувствовал. Рыба, вытащенная из воды, вот кем ты была в первые пару дней. А когда сдружилась с крысой, я осознал, что ты не только одинока, но и несчастна, даже не подозревая об этом. Каждый день, каждая наша встреча стала для меня открытием. За маской высокомерия и насмешки я увидел совсем другую женщину, и она мне нравилась. Наверное, если бы не мои открытия и попытка привыкнуть к тебе, я бы все-таки убил тебя в спальне рыжего. Хотя… Не знаю, сейчас мне особенно сложно судить. Всё меняется слишком быстро. Я не успеваю осмысливать, просто живу и поступаю так, как считаю правильным. И знаешь что, Ирис?