Тридцать три ненастья
Шрифт:
Но гордые женщины так не ждут, не пулятся в окно часами, заранее зная тщету ожидания.
Когда в прихожей раздался звонок, я почти испугалась. Открыла дверь. На пороге стояли молодые волжские поэты Галя Гридина и Коля Попов. Хорошие, в принципе, ребята, но… Этих «но…» у них было очень много, больше чем нужно для обычной пары влюблённых: цель без надежды, путь без цели, любовь без красоты…
Ребята вошли, уселись бесцеремонно на диван, принялись курить, стряхивая пепел на пол, хоть пепельница стояла на столике. Их терзали комплексы, непонимание близких, вызов
Я разогрела еду, поставила перед гостями тарелки с угощением, но душевный разговор не складывался. Коля спросил:
– А где Васька?
– Коля, тебе не стыдно? Васькой его даже друзья не особо называют. Если хочешь казаться крутым, иди туда, где ты можешь таким казаться, – отповедала я.
Оставив незадачливых визитёров за столом, я ушла на кухню и снова упулилась в окно. Непогода на улице буйствовала по-прежнему, но в буйстве этом мне поблазнилась некоторая даже отрада. При солнечном дне тоска моя была бы много острее.
Наконец гости ушли. Я достала из кладовки Леванов пылесосик, принялась чистить от пепла загаженный ковёр. По телевизору сплошняком шли праздничные передачи, но смотреть их не было сил. К вечеру шквальная погода стала утихать. Можно было бы сходить к друзьям, да зачем я нужна им в таком настроении?
Вася, ну хотя бы во сне приснись! Но он и во сне не приснился. И потянулись чёрные, горькие дни. В шифоньере висел его единственный приличный костюм, несколько рубашек. На полочках лежало бельё. К чему это?
29 марта я поехала в Волгоград. День его рождения! Тридцать четвёртый. От девчат в Союзе писателей узнала, что Макеев давно не появлялся.
– Говорят, они ремонт квартиры затеяли, – сообщила Таня Барановская. – Может, наладится жизнь?
И я пронзительно поняла, что мне нет места рядом с ним. Там всё первично, всё по-другому. Но как же быть с кольцом? С его вещами? Их надо вернуть. Ан не через чужих же людей это делать!
Когда на пороге приёмной появился Василий, я даже растерялась. Бывает же такое!
Он вызвал меня поговорить, и мы прошли в зал с зелёными креслами.
– Я знал, что ты сегодня приедешь.
– Откуда?
– Просто знал.
– Вась, не надо заливать.
– Я даже подарок тебе привёз. К 8 Марта покупал, но не получилось у меня.
– Ты хочешь, чтобы я заплакала? Мне страшно вспоминать те дни.
– Говорю тебе, не получилось! По многим причинам. – И достал из кейса пёструю какую-то коробочку. – Духи, «Улыбка фрески» называются.
– Ты ничего не перепутал? Может, «Ухмылка фрески»? Я такими духами не пользуюсь.
– Что, мы так и будем на чужих глазах препираться? Пойдём в «Огонёк», у меня всё-таки день рождения.
– Дома не отмечаешь?
– Какой там дом? Сплошной разор! Пойдём!
Мы вышли на улицу и двинулись вверх по Краснознаменской. Василий всё пытался впихнуть мне в руки коробочку с духами. Я её отталкивала. В результате впихиваний и отталкивания «Улыбка фрески» полетела на тротуар, в мешанину остаточного снега и весенней воды. Мы оба замерли, не зная, что делать дальше: пнуть ли коробку ногой, поднять ли, просто ли переступить? В другой ситуации и с другим человеком я бы так и поступила, но это был его подарок. Его!
– Подними, пожалуйста, – попросил он. – Иначе ты опять начнёшь отпихиваться.
И я подняла духи, с любопытством посмотрела на рисунок. Фреска и в самом деле улыбалась.
Официантка в кафе приветливо спросила:
– Шампанское и закусить?
– Две бутылки, – уточнил Василий.
Я поздравила его с тридцатичетырёхлетием, и мы выпили. Достала кольцо, положила на стол.
– Вот, возьми.
– Не надо, пусть оно будет у тебя.
– В качестве какого символа? Залог под честное слово? Какие теперь могут быть между нами честные слова? Говорят, вы ремонт начали?
– Начали. Если квартиру разменивать, нужно приводить её в божеский вид. Я сейчас мало чего понимаю в своей жизни. Всё идёт чертополохом и ни к чему хорошему не приведёт.
– Но кольцо всё-таки забери.
И начала бедная золотинка ездить, позванивая, по столу: туда-обратно, туда-обратно…
Официантки тревожно наблюдали за нами. Не выдержав напряжения, я заплакала. Василий смотрел на меня особым своим взглядом: мягко, сострадательно, без капли отчуждения…
Поздно вечером мы подошли к писательскому Дому, позвонили. Открыла заспанная ночная дежурная, Зинаида Филипповна, по-моему, ворчливо, но впустила нас, разрешила переночевать на диване в кабинете Шейнина. Не раздеваясь легли спать, сунув под головы подшивки старых газет. На душе было муторно, но расстаться мы не могли.
Было совсем рано, когда нас разбудили и от греха подальше выпроводили на улицу.
– Я тебе так ничего и не подарила. Все подарки дома.
– Приеду – заберу!
– Когда?
– Скоро!
Земляника для Василия
Год 1982-й. Июнь.
И снова собираю Василия на сенокос. Он снова почти постоянно живёт у меня в Волжском. Лето мне предстоит горячее: подремонтировать кухню, сшить новые занавески, съездить на родину. Отец с крёстной меня заждались, и я соскучилась. А тут ещё новая программа чтения на лето, продиктованная Макеевым.
Недавно у нас погостили с ночёвкой родственники Василия – двоюродная сестра Валентина и её муж Анатолий. Они буквально прихлынули к моей душе – благодарные за чистую, обустроенную наконец, хоть и полулегально, жизнь брата. Кстати, оба исполняли роль свидетелей при первом его бракосочетании.
Данилины приехали покупать новую машину, оформляя покупку на Василия. Почему так – не знаю до сих пор. Они явились на адрес законного его проживания, когда я была там, заскочив на минутку узнать, сыт ли он, жив ли. Кавардак затянувшегося ремонта был ужасен. Мы не смогли предложить новоаннинским родственникам даже по чашке чая. Быстро и радостно решили, что нужно ехать в Волжский. По дороге заскочили в магазин, где знакомые, считай блатные, мясники отрубили мне кусок говядины.