Тридцать три ненастья
Шрифт:
– Хочешь большого плюшевого медведя? – спросил Леван.
Я хотела, но ответила с глупым вызовом:
– Нет! Хочу вот ту машину, – и указала на громадный детский автомобиль, за рулём которого угорал от восторга какой-то малыш.
– Девушка, – подозвал Леван продавщицу, – нам нужна вот эта машина.
– Опомнись! – возмутилась я. – Неужели шуток не понимаешь?
А и что было покупать-то в наших универмагах накануне Нового 1981 года? Но друг мой мимосердечный настаивал на подарке и выбрал в конце концо, механический пылесосик на длинной ручке. Тоже мне – романтик,
Новый год у Ивановых встретили вкусно и весело. Кроме дарительных сувениров принесли с собой пару бутылок «Хванчкары», чурчхелу, орехов. Леван то и дело жал Косте руку и благодарил за пальто и шапку, без которых было бы ему «как французу в восемьсот двенадцатом году – на фиг!» Подруги смотрели на меня с нескрываемым осуждением: мол, и чего ты выделываешься?
Ещё через день, вызвав от соседей такси, Леван уехал. Нахохленный, нервный, в потешной клетчатой кепке, он постоял на пороге – совсем чужой вроде бы, но уже и не такой чужой, как при встрече.
– Писать-то тебе можно?
– Конечно, пиши.
– А новую книжку пришлёшь, когда выйдет?
– Непременно.
И я чмокнула его в щёку. В прихожей осталось висеть Костино пальто, шапка на тумбочке. Мешали они мне долго, до самой осени. Когда Костя забирал свои вещи, мне не стало грустно: чужое и есть чужое.
Где и как встречал этот новый год Вася Макеев, я даже не знала. А Леван, кстати, прислал ещё несколько писем и даже дозвонился до меня однажды, когда, много лет спустя, мы переехали в нынешнюю квартиру. У меня в то время начались проблемы с голосом, говорить было трудно, а из трубки неслось:
– Таня, у меня мама умерла. Я переехал в Вильнюс, но потерял твою книжку «У огня». Не могла бы ты мне прислать?
– Могу прислать другую книжку, – просипела я.
– Другую мне не надо, то есть надо, конечно, но очень нужна «У огня». Там такая фотография!
– Не могу, остался последний экземпляр.
– Жаль! Ну, пока! Я ещё позвоню.
Но больше звонков от него не было.
Первая разлука
Год 1981-й. июнь.
За полгода многое изменилось и в душе моей, и в жизни. В квартире зазвучал давно знакомый мужской голос. И вот Василий засобирался в Клеймёновку на сенокос, сиял лицом.
– Матушка заждалась, боится, что трава перестоит.
Я смотрела на него с грустью, обратив вдруг внимание, что штанцы на нём хлипкие, рубашка подлинявшая, кепка застиранная. Полноценная забота об этом человеке ещё не проснулась во мне. Он наезжал из Волгограда на день-другой, иногда на неделю и снова возвращался восвояси.
Между нами всё уже случилось, но общая жизнь пока даже не грезилась. А душа уже начала болеть, признала в нём родного человека. Что было в его душе, гадать не было смысла. Но мужчина всегда чувствует, кто рядом с ним – любительница амурных приключений или женщина с вопросами в глазах. Думаю, Василий понимал, что я не из тех, с кем можно шарахаться по больничным кустам. Серьёзно попросил:
– У меня совсем носки истёрлись, если попадутся – купи две-три пары. И ещё, пожалуйста, присылай хоть через день газеты. Ты знаешь, какие: «Советский спорт» выходит каждый день, «Футбол-Хоккей» – раз в неделю. Ну и, конечно, «Комсомолку» и «Известия». «Литератур-ке» тоже буду рад.
Я счастливо кивала. Значит, и письмо можно написать, и ответа дождаться.
Уже перед уходом:
– Книжки читай точно по списку. Начни с «Соборян» Лескова, потом Куприна, потом Бунина, потом Леонова. «Войну и мир» будем перечитывать сразу после Нового года. Каждый год нужно начинать с Толстого.
– Не делай из меня тупицу! Я что, Толстого не читала?
– Ну скажи, кто такой Макеев в «Войне и мире»? Не помнишь? То-то и оно!
Хлопнула входная дверь, и я вышла на лоджию смотреть ему вослед. Вася обернулся, махнул рукой.
Уверенной походкой он уходил всё дальше и дальше: через пустырь, вдоль длинной девятиэтажки, наконец скрылся из виду. Наверное, нужно было заплакать, но я не заплакала. Я ещё не знала, кого, куда и насколько проводила моя душа.
Вернувшись в комнату, свалилась на диван и начала читать первую страницу «Соборян»: «Люди, житье-бытье которых составит предмет этого рассказа, суть жители старогородской соборной поповки. Это – протоирей Савелий Туберозов…»
Через несколько дней погостить ко мне приехала двоюродная сестра Люся Синюкова из Струнино. Радости не было предела! Питаясь кое-как, мы проводили время за разговорами и чтением. Люся, моя ровесница, была умницей, книгочейкой, несколько отстранённым от реальной жизни человеком. Художник по тканям, вечно летящая куда-то, ищущая друзей исключительно среди художников, Люся вроде бы как и не стремилась устроить семейную жизнь, но отношения у неё были. Люсю, как и родных её сестер, Таню и Женю, я любила с детства, но жизни наши стали очень разными, это чувствовалось во всём.
Утром, уходя на несколько часов в книголюбскую контору, прошу:
– Люсенька, приготовь что-нибудь на обед.
– А что приготовить?
– Посмотри в холодильнике.
Возвращаюсь к обеду – никакой едой и не пахнет, а Люся в старой моей кофте наизнанку сидит на полу, обложившись книгами, что-то выписывает в свою тетрадку.
– Чем это ты занимаешься?
– У меня же нет такой библиотеки, а тут столько умных вещей на глаза попадается. Вот я и конспектирую. Ты не против?
– Да ради бога!
На следующий день позвонила в Союз писателей. Трубку взял Кулькин.
– Евгений Александрович, вы не знаете, Василий нормально уехал в Клеймёновку?
– А когда ты его проводила?
– Три дня назад.
– Странно, я его вчера видел. Он с бывшей собирался в ресторан идти, отмечать её день рождения. Больше не появлялся. Да брось ты этой хернёй заниматься, не нужна ты ему.
– Да?.. Ну, ладно… А я тут ему носки хлопчатобумажные купила…