Тридцать три ненастья
Шрифт:
– В июне. Может, не лететь?
– Решай сама. Я бы полетел. Это серьёзная командировка. Казахи умеют принимать. Давай договоримся: сейчас ты не рвись домой, а после Казахстана сразу приезжай в Клеймёновку. Дальше – по обстоятельствам. На день рождения я к тебе приеду.
В общежитие ехать не хотелось. Посидела на скамеечке против Герцена, покурила. Апрельские почки на кустах уже набухли, светило солнце, но зябко было ещё не по-весеннему. Сходить бы в ЦДЛ, выпить чашечку кофе с пироженкой, но не с кем. Из автомата набрала Иру Дубровину:
– Сильно занята? Может, в ЦДЛ сходим?
– О! А мы с Маринкой Нестеровой
– Я там буду ждать.
В ЦДЛ, если даже приходила туда одна, всегда находилась дружеская компания. Писатели покруче шли в дубовый зал, где прекрасно кормили и официанты перемещались с полотенцем через локоть. Не дюже денежный писательский пролетариат застревал в «пёстром» зале. Здесь было интереснее всего. Судьба могла усадить тебя с кем угодно: с Прохановым и Личутиным, с Кугультиновым и Передреевым, с Риммой Казаковой и прыгуном Валерием Брумелем. Но не по твоей охоте, а если пригласит кто-то из близко знакомых. Сидит, например, твой однокурсник Володя Дагуров с Брумелем, а ты входишь – Дагуров помашет рукой, подзовёт, усадит. И легендарный Брумель в минуту становится твоим знакомцем. Потом ещё кто-то подойдёт, ещё… Через час-полтора Брумель заявляет:
– Пойдёмте ко мне домашние пельмени есть. Я их сам леплю. И живу рядом.
Компания поднимается, но берут не всех. Если тебя лично не пригласят – вежливо прощайся и переходи за другой столик. Сходить к Брумелю в гости на арапа не получится. Не сочтите за дешёвое хвастовство, но пару раз я этих пельменей отведала. Меня с собой вёл Дагуров не под честное слово, что не буду хулиганить и приставать к хозяину, а по праву дружбы с ним.
Если в «пёстром» зале оказывался Валентин Устинов, мне всегда находилось место за столом. Его ближайшие сотоварищи Бобров с Личутиным уплотнялись вполне дружелюбно. Но однажды знаменитый поэт Анатолий Передреев, сидящий с ними, вперил в меня недовольный взгляд и резко спросил:
– Ты кто?
Я опешила. Но Устинов похлопал пьяненького гордеца по руке.
– Успокойся, это Таня Брыксина с ВЛК, жена Василия Макеева.
– Тогда пусть садится.
Передреев, если кто не знает, считался одним из самых талантливых поэтов своего поколения. В первую десятку он точно входил, но был заносчив, увы. Именно он написал:
Околица, родная, что случилось?Окраина, куда нас занесло?И города из нас не получилось,И навсегда утрачено село!Ох уж, этот «пёстрый» зал! Я бы сказала: зал недооцененных поэтов. Там плакали и дрались, мерились талантом, презирали, восхваляли, плескали водку в лицо. Мне тоже доводилось там плакать, чувствовать себя побитой собакой, лишней, ненужной, но много раз в горькую минуту на помощь незримо приходил Василий Макеев. «Жена Макеева? Пусть садится». Прекрасного и доброго тоже случалось немало. А и нужно-то было всего – рюмка коньяка, чашечка кофе, бутербродик и пироженка!
К 6 мая приехал Василий, и мы собрались в ЦДЛ отметить праздник по-хорошему, в дубовом зале. Столик я заказала заранее. Были Вася, Мзия, Боря Примеров и я. Друзья не могли нарадоваться встрече. У слегка контуженого Бориса постоянно вываливалась еда изо рта, на губах оставались следы соуса. И Макеев заботливо, как малому ребёнку, отирал ему салфеткой рот, смахивал с пиджака кусочки салата.
ЦДЛ, Центральный дом литераторов, для провинциалов ты был почти сказкой, для москвичей – пиратской гаванью, для вээлкашников и студентов Литинститута – заманихой и приметой эфемерного успеха. Сейчас туда и заходить не хочется. Дубовый и «пёстрый» залы захватили коммерсанты, взвинтили цены до небес. Поголовно обнищавшим литераторам остался лишь подвальный буфет. Впрочем, рюмку коньяка и чашечку кофе можно взять и там.
Детская горка
Пролетая над Аралом
Объявили посадку на рейс Москва – Алма-Ата. Народ потянулся на регистрацию. Засуетилась и я около. Первым в образовавшейся очереди оказался секретарь правления Союза писателей Юрий Суровцев. В его руках трепыхались листки.
– Сначала делегация! Товарищи, сначала делегация! – начальственным тоном заявил наш предводитель.
Народ перегруппировался, вперёд начали продвигаться писатели. Прошли Римма Казакова с Константином Скворцовым, следом – Анатолий Преловский, Галина Услугина, волгоградский прозаик Борис Екимов, едва удостоивший меня взглядом, группа журналистов из «Литературной газеты», втиснулась в очередь и я, а за мной ещё десяток неопознанных пока личностей.
Суровцев отметил прибывших по своим листкам и заволновался: нет ещё двоих. В предпосадочном терминале все держались крайне независимо. Казакова активно общалась со Скворцовым, Екимов переговаривался с Преловским, я одиноко стояла в сторонке. Суровцев подходил то к одним, то к другим, подал знак рукой и мне, мол, всё идёт своим чередом, всё в порядке, а сам с беспокойством поглядывал на стеклянный вход, надеясь, что опоздавшие ещё объявятся. Не объявились!
В самолёте руководитель делегации пригласил меня сесть рядом с собой, уступив место у иллюминатора. Взлетели. Сидеть рядом с тучным Суровцевым было неудобно, я поджимала локти, втягивалась, испытывая неловкось.
– Первый раз летите в Казахстан? – спросило соседнее кресло.
– Лечу впервые, а на поезде ездила. Я жила в Целинограде один год, когда училась в 9-м классе.
– Почему только год?
– Тётка после интерната к себе забрала. У меня даже медалька есть «Участник сбора десятого целинного урожая».
– Очень кстати в нашей поездке! Мы же летим на 30-летие освоения целины. Не забудьте сказать об этом.
– Кому?
– А тем, кто нас будет принимать.
Поговорили об учёбе на ВЛК, литературе в Волгограде.
– Я знаю некоторых ваших… Леднёва, Окунева, Агашину, Макеева… Вот Екимов с нами летит. Хороший прозаик.
– А Макеев – мой муж. Почти муж. Гражданский…
– Да что вы? Жив-здоров? Почему-то он потерялся в последние годы.
– Книжек в Москве не издаёт, по журналам не толкается… А в Волгограде он первый номер. «Советская Россия» планирует издать его книжку.
– А у вас как с этим делом?
– Лежит рукопись в «Совписе», с двумя положительными рецензиями. Но, говорят, Семакин болеет, особо некому книжку продвигать.