Тридцать три ненастья
Шрифт:
– Вась, ты из этого путешествия стихи-то привёз?
– Сочинял немного. А Сухов писал постоянно. Сядем под копну, он достаёт блокнотик, пишет… Из каждого населённого пункта, где была почта, отправлял Агашиной письма со стихами и цветочками. Он был влюблён в неё – это точно! Она на любовь не ответила, но воскликнула однажды в стихах: «…я жалею, что не тебя мне выпало любить!»
Путешествие затянулось, я уже начал беспокоиться, что опоздаю на вступительные экзамены в Литинститут. Сухов отвечал: «Ничего, Вася, ничего – успеем! За творческий конкурс не беспокойся, а к экзаменам доберёмся до Москвы».
Но
– Как же ты поехал в Москву без вещей и денег? Где были документы?
– Документы с собой. А деньги Сухов получил в Литфонде, все отдал мне. Такая вот история! Ну, давай по рюмочке.
…Ехать к Корнеевым мне не хотелось, но куда было деваться? Василий заранее созвонился с Артуром, и нас ждали. С Казанского вокзала, отбивая огромным чемоданом ноги в подземных переходах метро, доехали до Новослободской, далее – до Центрального дома армии, рядом с которым проживали Корнеевы.
Ирина, жена Артура, не преминула заметить с порога, что мы с Василием внешне не подходим друг другу:
– Это же Богу противно, чтобы жена была на полголовы выше мужа!
Василия это покоробило. В первые годы он болезненно реагировал на подобные выпады, машинально отстранялся от меня при чужих людях. Я страдала.
Артур постарался сгладить ситуацию:
– Ничего, ничего! Под одеялом не видно, кто выше, кто ниже.
Обеденный стол Ирина накрыла странным образом: сыну Мите пожарила мясо, нам с Василием поставила сосиски с гарниром, а Артуру собрала в тарелку остатки прошлых трапез. И потекли разговоры. Остановить Артура было невозможно; мы едва успевали вставить слово. Ирина дерзко осаживала мужа, демонстрировала высокомерное пренебрежение к нему, мол, помолчи, дурак! Когда закончилась выпивка, Ира кликнула сына:
– Митя, ты не продашь нам бутылку водки?
Из соседней комнаты раздался Митин голос:
– Продам, но дороже!
Я офонарела: ничего себе нравы! – и полезла в кошелёк. Сын Корнеевых учился во 2-м Медицинском институте и подрабатывал, как выяснилось, на гостях своих родителей.
Когда Артур предложил погулять по окрестностям с заходом в ЦДА, я откровенно обрадовалась.
– Там у меня друг служит, генерал! – сообщил Артур.
Генерал налил всем по рюмочке, угостил прекрасным кофе.
Ранним утром нам предстояло вылетать в Хабаровск, но была необходимость заехать в общежитие на Добролюбова, забрать некоторые вещи.
– Здесь совсем недалеко, если ехать окольными трамваями, – сказал Артур. – Но без меня вы заплутаете. Я поеду с вами.
Вечером опять долгое, говорливое застолье. Уже сил нет, и спать хочется, и Василий захмелел сверх меры, а Артуру всё хочется поговорить. Наконец заказали на утро такси, стали укладываться. Корнеев протянул Василию свою новую книжку:
– Почитаешь в самолёте.
Тут следует сказать, что Артур Александрович Корнеев служил помощником председателя Госкомиздата России Свиридова, писал хорошие стихи. Но и карьерой своей, и квартирой был обязан жене. Она умудрилась перевезти семью из посёлка Железнодорожного практически в центр Москвы, устроила Артура, устроилась сама в международный отдел правления Союза писателей России – очень даже тёпленькое место!
Когда-то они жили в Волгограде. Артур даже литстудию вёл в нашем Союзе писателей. Отучившись в Литинституте, Макеев вернулся в Волгоград, принял у Артура студию, жил у них до получения своей квартиры. Артур любил его по-настоящему, с заботой. Может, из чувства некоторой ревности Ирина отнеслась ко мне придирчиво, с подколкой. Я не бзыкала – лишь бы они любили Васю!
Была совсем ещё чёрная рань, когда пришло такси. Мы попрощались и улетели в неизвестность.
Над пропастью гулкой
…Макееву – шестьдесят восемь, половину жизни мы вместе. Знаем друг друга от и до и уже не разведёмся. Намучившись, я всё приняла. Намучившись, всё принял и он. Если дать нам волю выговаривать друг другу претензии – конца и краю не будет. Главное наше противоречие – в моей неукротимой обязательности и его абсолютной безответственности. Ему хотелось бы жить вольнее и проще, а мне нужно, чтобы было правильно. А правильно – это как? Сломался кран – вызывай сантехника; пришло время ремонта квартиры – сжимайся, как пружина, закупай обои и краску; пригласили в гости – иди с подарком; друзья попросили о помощи – помогай; не пишется – утыкай себя носом в чистый лист бумаги, даже через силу. А уж если жена (муж) заболела (заболел) – не разводи растерянно руками, но спасай, звони в «скорую», беги в аптеку. Ещё? Алкоголь – не чаще раза в неделю и не до усёру; плачет жена – не говори ей: «Не вой!», а подойди, обними, спроси: «Ну что с тобой, милая?»
Я сердцем не выношу, когда он плачет, сразу всю вину беру на себя. Василий – нет! Говорит: «Чего гузынишься?» И я, первая заступница, начинаю забывать доброе в нём. Пусть на час, на два, но забывать доброе! Быть другим он не умеет, своего эгоизма не сознаёт, вины не чувствует. Всяк таков, каким его воспитала жизнь, сделали обстоятельства. Но ведь и я такова! И меня жизнь «слепила из того, что было».
В ссорах мы часто становимся необъективными, задеваем родителей, вытягиваем на поверхность грешки прошлого, лишь бы досадить, колупнуть побольнее. Гой да эх! Обиды проходят, а сказанное вгорячах остаётся, застревает в памяти.
Когда-то Василий воскликнул в стихах: «Как прощения просить тяжело!»
Тяжело, если искренне! И всё же я хочу снять грех с души. Простите, люди! Прости, мама! И ты, Вася, прости! Когда ещё выпадет мне покаянный час?
Кто-то из наших поэтов, по-моему – Володя Овчинцев, написал о России: «Какая есть, такую и люби!»
Я говорю о родных людях: «Какие есть, такими и люби!» Но это сейчас. Три десятка лет назад, в наши молодые годы, рассуждать так я не умела.
В самолёте Москва – Хабаровск, в этом девятичасовом рейсе, ему сразу же стало тревожно и неудобно: тесно сидеть, хочется спать, хочется пить. А кто виноват? Я, конечно! Распря шёпотом стала переходить на визгливые нотки. Принесли воду, дали плед, а добрых слов друг для друга уже не находилось. Позже я написала стихи «Ночной самолёт»: