Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается
Шрифт:
– Наверное, мицелий дальше не вырос, – проговорила Фиона. – Нам очень повезло.
– А я как-то не ощущаю, что нам повезло, – заметил Клаус. – Я ощущаю себя в ловушке. Как мы отсюда выберемся?
– Способ у нас один, – ответила Вайолет. – Единственный путь назад, к «Квиквегу», идет через грибы.
– Но если мы будем продираться через грибы, – возразила Фиона, – мы, скорее всего, будем отравлены. Споре ничего не стоит проскользнуть в водолазный костюм.
– Противояд? – спросила Солнышко.
– Да, я могла бы отыскать в моей микологической библиотеке какое-нибудь лечебное средство, – отозвалась Фиона. – Но лучше не рисковать. Надо попытаться выйти другим путем.
С минуту все четверо вглядывались в черноту у себя над головой. Вайолет нахмурилась и приложила руку к влажным и скользким плиткам на стене. Другую руку она сунула в водонепроницаемый карман водолазного костюма и вытащила ленту, чтобы завязать волосы.
– Сможем ли мы выйти через этот ход? – усомнился Клаус. – Удастся тебе изобрести что-то такое, что бы помогло нам выбраться?
– Штуковина, – проговорила Солнышко, имея в виду «Тут в песке полно материалов».
– Не в материалах дело, – отозвалась Вайолет и вгляделась наверх, в темноту. – Мы сейчас под водой, на большой глубине. До поверхности, возможно, мили и мили. Любое самое лучшее альпинистское снаряжение за столь долгий путь износится. И тогда мы грохнемся вниз с большой высоты.
– Но кто-то ведь пользуется этим ходом, – настаивал Клаус. – Иначе зачем было его строить.
– Все это не важно, – отрезала Фиона. – Мы все равно не полезем наверх. Нам надо вернуться на «Квиквег», а то отчим будет волноваться, куда мы подевались. И в конце концов наденет водолазный шлем и отправится выяснять…
– И прилив принесет его прямо в ядовитые заросли, – докончил Клаус. – Фиона права. Даже если бы нам удалось взобраться наверх, мы выбрали бы неправильный путь.
– Но что мы еще можем придумать? – Вайолет нервно возвысила голос. – Не проводить же здесь всю оставшуюся жизнь!
Фиона поглядела на грибы и вздохнула:
– В «Микологических миниатюрах» говорится, что здешний мицелий прибывает и убывает. Сейчас он прибывает. Придется подождать, когда он снова начнет убывать, и тогда мы быстро пробежим по песку и поплывем к субмарине.
– А через какое время они начнут убывать? – осведомился Клаус.
– Неизвестно, – призналась Фиона. – Может быть, через несколько минут, а может быть, через несколько часов. И даже через несколько дней.
– Несколько дней?! – повторила Вайолет. – Через несколько дней твой отчим перестанет нас ждать! Через несколько дней мы пропустим собрание Г. П. В.! Невозможно ждать несколько дней!
– Это наш единственный выбор. – Клаус положил руку на плечо Вайолет, чтобы ее успокоить. – Или мы ждем, пока грибы не исчезнут, или отравимся спорами.
– Тогда это никакой не выбор, – с горечью возразила Вайолет.
– Это выбор Хобсона, – сказал Клаус. – Помнишь?
Старшая сестра посмотрела на брата и слабо улыбнулась:
– Конечно помню.
– Мамасан, – добавила Солнышко. Старшие поглядели на нее, и Вайолет взяла ее на руки.
– Кто такой Хобсон? – спросила Фиона. – Какой у него был выбор?
Клаус улыбнулся:
– Томас Хобсон жил в Британии в семнадцатом веке. Он держал конюшню и, согласно легенде, всегда говорил покупателям: «Либо берите лошадь, ближнюю к двери, либо никакой не получите».
– Это же никакой не выбор, – удивилась Фиона.
Вайолет улыбнулась:
– Вот именно. Выбор Хобсона означает, что на самом деле выбора нет. Это выражение любила употреблять наша мама. Она говорила: «Вайолет, я предлагаю тебе хобсоновский выбор – или ты прибираешь свою комнату, или я буду стоять в дверях и распевать твою самую нелюбимую песню».
Фиона усмехнулась:
– А какая у тебя самая нелюбимая песня?
– «Плывет, плывет твоя лодка», – ответила Вайолет. – Ненавижу то место, где говорится, что жизнь лишь сон.
– А мне мама предлагала на выбор – или мыть посуду, или читать стихи Эдгара Геста [25] , – присоединился Клаус. – Он мой самый-пресамый нелюбимый поэт.
– Ванна или розовое платье, – проговорила Солнышко.
– Ваша мама всегда шутила в таких случаях? – спросила Фиона. – Моя так жутко злилась, когда я не убирала свою комнату.
– Наша мама тоже могла разозлиться, – сказал Клаус. – Помнишь, Вайолет, мы оставили открытым окно в библиотеке, а ночью пошел дождь?
25
Эдгар Гест – американский поэт и журналист первой половины XIX века, писал про повседневную жизнь.
– Да, она тогда прямо разбушевалась. – Вайолет употребила слово, означающее здесь «страшно рассердилась». – Из-за нас испортился атлас, и мама сказала, что он незаменим.
– Слышала бы ты, как она раскричалась, – подхватил Клаус. – Отец даже спустился из кабинета вниз – узнать, в чем дело.
– И тогда он тоже начал на нас кричать, – продолжала Вайолет, и тут вдруг Бодлеры замолчали и с сомнением поглядели друг на друга.
Все люди, разумеется, время от времени на кого-нибудь кричат, но детям было как-то неприятно представлять себе, как родители кричат на них, тем более сейчас, когда родителей тут не было и они не могли извиниться или объяснить свое поведение. Зачастую бывает трудно признать, что тот, кого вы любите, далек от совершенства, или вспоминать стороны его характера, которые отнюдь нельзя назвать похвальными. Бодлеры словно провели некую черту в своей памяти после смерти родителей, некую тайную границу, отделив все достойное восхищения в них от не столь уж достойного восхищения. Со времени пожара, вспоминая о родителях, Бодлеры никогда не переступали этой тайной границы. Они предпочитали вспоминать о лучших моментах в жизни семьи, а не о тех, когда у них бывали взаимные несогласия и кто-то бывал несправедлив или эгоистичен. Но сейчас, во мраке грота Горгоны, дети вдруг переступили эту черту и вспомнили о том хмуром дне в библиотеке. Вспомнились им и другие хмурые дни и вечера, и под конец головы у них кишели воспоминаниями всех сортов, что в данном случае означает «и хороших и плохих». Оттого что они перешли границу и признали, что с родителями порой бывало нелегко, у них возникло неприятное, муторное ощущение, и оно еще усилилось от сознания, что им уже не вернуться назад, не притвориться, будто они не помнят об этих далеких от совершенства моментах, равно как не вернуться назад во времени и не оказаться снова в безопасности, в бодлеровском доме, до пожара и до того, как в их жизнь вошел Граф Олаф.
– Мой брат тоже часто злился, – сказала Фиона. – До того как он исчез, у них с отчимом происходили страшные перепалки поздними вечерами, когда они считали, что я сплю.
– А твой отчим об этом не упоминал, – заметила Вайолет. – Он говорил, что твой брат обаятельный молодой человек.
– Может быть, ему помнятся только его светлые стороны, – предположила Фиона. – Может быть, он предпочитает забыть о темных сторонах.
– Как ты думаешь, твой отчим знал об этом месте? – Клаус обвел взглядом жутковатую пещеру. – Помнишь, он упоминал, что, возможно, нам где-то и удастся снять водолазные шлемы? Тогда мне это показалось странным.