Тридцатая любовь Марины
Шрифт:
– Погладь, погладь меня вот так, – сбивчиво шептала она в темноте, показывая что-то невидной ладошкой…
Они встречались в узкой комнате ее подружек-студенток, наглухо завешивая окно одеялом. Больше всего Ирине нравилось касаться гениталиями, сильно разведя ноги…
На втором курсе ее отчислили за воровство и Марина провожала с Белорусского дождливым летним вечером.
– Приезжай к нам, Мариш, поживешь, мама сала даст, грибов, – бормотала она, торопливо целуя Марину и вырывая из ее руки мокрый блестящий чемодан, – У нас места – до чорта, отец ушел, приезжай. С ребятами путевыми познакомлю…
Свиноподобная проводница грозно лязгала откидным полом, Ирина чмокнула сухонькими губами в последний раз и застучала сандалиями по железным ступенькам:
– До скорого, Маришк!
Казалось, это крикнула ее синяя шерстяная кофта…
Сонечка Фазлеева… Прелесть с толстой косой до пояса, узкими глазками, крохотными губками, пухлыми бедрами и округлой попкой.
Она училась у Дробмана, поступив на год раньше.
– Бетховен груб, Марин, вот Скрябин – другое дело… – это был потолок ее татарского эстетизма.
Играла она ужасно, Дробман давно махнул на нее рукой, с директором она дважды переспала, завучу подарила хрустальную вазу.
Марина сама раскачала ее на розовые дела, – спелую, ленивую, томящуюся от сексуальной неудовлетворенности: в восемнадцать лет Сонечку грубо дефлорировал ее ровесник и с тех пор половые акты стали формальностью.
Сонечка долго и глупо кокетничала, слушая традиционное Маринино «какая ты красивая, мужчины не достойны тебя», но отдалась смело и легко, – поздней осенью они поехали на пустынную дачу и, включив обогреватель, целый день ласкались на холодной перине…
Их роман не мог продлиться долго. – Марине наскучила Сонечкина ограниченность. Соне – розовые дела.
Клара… Марина улыбнулась и вздохнула, вглядываясь в красивое породистое лицо сорокалетней женщины.
Клара была очень похожа на Вию Артмане.
– Красота дается по милости Божьей, – часто повторяла Клара, гладя Марину.
Она открыла Марине Бога, она умела любить, умела быть верной, преданной, бескорыстной. Умела не замечать свой возраст.
– Я такая же девчушка, как и ты, ангел мой, – шептала она утром, закалывая свои роскошные льняные пряди.
У нее был прелестный клитор в форме среднего каштана. Он выглядывал из бритых припудренных гениталий изящным розовым язычком.
– Поцелуй меня в тот ротик, – томно шептала она и покорно раздвигала белые полные ноги. Марина любила это белое, слегка переспелое тело с мягкими, необычайно нежными грудями.
Клара умела как-то незаметно доводить Марину до оргазма: легкие, необязательные прикосновения суммировались и неожиданно распускались жарким соцветием истомы. Марина беспомощно кричала, Кларины губы шептали:
– Покричи, покричи, девочка моя… сладенькая девочка моя… покричи…
Таня Веселовская… Вспыхнула тонконогой огнекудрой кометой и после двухнедельного любовного безумия пропала в круговерти каких-то подозрительных армян. Отчаянно кусалась своими мелкими зубками и повизгивала, зажимая ладонями рот, чтобы не услышали соседи по коммуналке…
Мила Шевцова…
Зина Коптянская…
Тоня Круглова…
Все трое были на одно лицо – худые неврастеничные наркоманки, крутившиеся возле иностранцев.
Богатые клиенты были их богами, феномин – жизненно необходимым стимулятором, ресторан – сакраментальным местом, лесбос – тайной слабостью.
Они одели Марину в фирменные тряпки, научили профессионально набивать папиросы с планом, уговорили «попробовать негра». Негр промучил ее часа полтора, залезая своим толстым членом куда только можно, потом, загнанно дыша и посверкивая в темноте белками, выпил из горлышка бутылку «Хванчкары» и захрапел…
Вика. Бедная, несчастная Вика… Огромные голубые глаза, светло-каштановые волосы, добрый, всегда улыбающийся рот. Они познакомились в душевой бассейна «Москва», поняв друг друга с полуслова.
Месяц, их медовый месяц на рижском взморье, осенняя Москва с мокрыми листьями на асфальте, ответ незнакомого голоса на Маринин звонок:
– Понимаете… Вики больше нет. Ее сбила электричка…
Марина даже не простилась с ней.
Новенькая ограда на Смоленском с еще липнущей к рукам серебрянкой, гранитный блок. неприжившиеся «анютины глазки»…
Милая Вика… Целовалась до помутнения в глазах, наряжала Марину в свои платья, читала «Камасутру», ласково просила, по-детски пришипетывая:
– Мариночка, а теперь всунь мне пестик…
Марина вынимала из-под подушки обтянутую презервативом стеариновую свечу, нежно вводила в раскрывшееся влагалище…
Электричка, говорят, рассекла ее надвое…
Сонечка Гликман…
Туська Сухнина…
Стандартные паспортные фото.
Обе учились в Строгановке, подрабатывая там же натурщицами.
– Девочки, надо новые ощущения искать, а то жизнь пройдет и не оглянешься, – говорила голая Туська, разливая дешевый портвейн в три фужера…
«Пятнистая лань», – называла ее Марина за частые синяки от поцелуев.
Однажды они «впустили четвертым» старого любовника Сонечки – черноволосого Ашота с детской улыбкой, мускулистым телом и длинным, слегка кривым пенисом. С ним часто играли в жмурки, – завязывали глаза богемным Сонечкиным шарфом, раскручивали и заставляли искать. Голый Ашот, улыбаясь, сомнамбулой ходил по комнате, а девочки, повизгивая, кусали его подрагивающий жезл.
Барбара Вениген…
Типичная восточная немка с черной стрижкой, мальчишескими чертами и вульгарными замашками.