Тридцатая любовь Марины
Шрифт:
Марина взяла его в губы и в то же мгновенье почувствовала как где-то далеко-далеко, в Сибири. Сашенькины губы всосали ее клитор, а вместе с ним – живот, внутренности, грудь, сердце…
После седьмого оргазма Сашенька долго плакала у Марины на коленях.
К одиннадцатому шли долго и упорно, словно советские альпинисты на Эверест, достигнув вершины, радостно и облегченно плакали, по-сестрински целовались в раскрасневшиеся щеки, заботливо укрывали друг дружку, бормотали детские нежности, рассказывали о наболевшем, клялись в верности
Марина осторожно шла по длинному коридору из голубой, слабо потрескивающей пены. Несмотря на свою воздушность, пена была прочной и вполне выдерживала Марину, громко похрустывая под голыми ступнями.
Впереди просвечивал конец коридора. Кто-то громко крикнул сзади:
– БЕГИ!!
И она побежала, – быстро, быстро, едва касаясь необыкновенного пола, так что ветер зашипел в волосах.
Свет приближался, приближался и-ах!– Марина вылетела из коридора в яркий солнечный мир и упала на зеленую траву. Вокруг было тепло и просторно, бездонное небо раскинулось над головой, смыкаясь на еле видном горизонте с таким же бескрайним морем.
Рядом показались белые фигуры людей. Это были женщины в длинных хитонах. Приблизившись, они расступились, пропуская свою повелительницу. Ей оказалась Нина. Правда она была очень молодая, стройная, лицо и руки покрывал бронзовый загар. На ее голове покоился лавровый венок.
– Здравствуй, Марина, – громко произнесла Нина, подходя, – Жители Лесбоса приветствуют тебя.
Остальные женщины хором произнесли что-то по-гречески.
– Я на Лесбосе? Трудно поверить, – проговорила Марина, радостно смеясь.
– А ты поверь, ангел мой, – Нина подошла ближе и поцеловала ее в щеку.
– Ниночка, я голая совсем… – начала было Марина, прижимая руки к груди, но Нина прервала ее:
– Во-первых, я не Нина, а Сафо, во-вторых, чтобы тебе не было неудобно…
Она что-то сказала подругам и все разом скинули хитоны.
Тела их оказались стройными и прекрасными.
– Пойдем, чужестранка, – дружелюбно проговорила Нина, беря ее под руку, – Будь как дома. Ты на острове Розовой Любви, на острове Поэтов.
Мелькает узкая тропинка. Раскидистые каштаны и оливы, ленивые, путающиеся под ногами овцы, служанка с вязанкой хвороста, шум и пена прибоя…
Все обрывается ужином под естественным навесом из разросшегося винограда. Прямо на траве расстелена большая циновка с черным египетским узором, голые рабыни ставят на нее амфоры с вином, медом, кратеры с ключевой водой, вазы с солеными оливками, блюда с жареной бараниной, печеной рыбой, виноградными улитками, корзинки с хлебом.
– Как много всего! – радостно смеется Марина.
Нина улыбается:
– Да. Обычно наш ужин выглядит более скромно. Но сегодня с нами ты.
Рядом с Мариной изящно сидит милая голубоглазая девушка. Из просторной корзинки она вынимает большой венок, сплетенный из нарциссов, анемонов и огненных маков.
Венок мягко ложится на голову, опьяняя Марину благоуханием.
Она поднимает глаза на сотрапезниц, но они уже цавно украсили себя венками, – миртовыми, виноградными, нарциссовыми. Только на гладких волосах Нины покоится лавровый.
– Кому совершим возлияние? – спрашивает олубоглазая девушка.
– Афродите, Афродите… – слышится вокруг.
Служанка подносит дымящийся жертвенник, Нина встает, произносит что-то нараспев и выливает чашу с вином на уголья.
Они шипят, распространяя сладковатый дымок.
– Пей, ангел мой… – обращается к ней Нина.
Обеими руками Марина принимает чашу и с жадностью опустошает.
Вино необычайно вкусно. От дымящихся кусков баранины идет опьяняющий запах.
Марина протягивает руку, но Нина сурово останавливает:
– Стой! Подожди… Божественный огонь осенил меня…
В ее руках появляются покрытые воском дощечки и тонкий серебряный стилос.
Голые подруги замирают.
Быстро записав что-то стилосом, Нина гордо поднимает голову и декламирует:
Здесь прошелся загадки таинственный ноготь.Поздно. Утром, чуть свет, перечту и пойму.А пока что любимою трогать, так как мнеНе дано никому…Марина удивленно смотрит на нее. Нина торжествующе улыбается:
– Нравятся?
– Но… Ниночка, это же Пастернак…
Лицо Нины становится жестоким:
– Дура! Это я! Пастернак появится только через две тысячи лет! Смотри!
Она поворачивает дощечку, и действительно, – та сплошь исписана греческими буквами. Заходящее багровое солнце играет в них пронзительными искорками.
– Ложь! – раздается над ухом Марины и подруги вместе с Ниной жалобно визжат.
Марина оборачивается и видит ЕГО. Спазм перехватывает ей горло. ОН – в полушубке, то есть в просто й козьей шкуре, подпоясанной широким кожаным поясом, крепкие ноги обуты в простые сандалии, загорелые руки сжимают дубовый посох, а треугольное лицо со шкиперской бородкой… о, Боже! ОН хватает тяжелый кратер и со страшным грохотом разбивает о перегруженую яствами циновку.
Голые женщины истерично кричат, куски баранины, оливки, улитки разлетаются во все стороны. ОН приближает свое бледное от неимоверного напряжения лицо вплотную к лицу Марины и оглушающе кричит:
– Это все твои любовницы!!! ВСЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!! ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!!
Марина цепенеет от ужаса.
ЕГО лицо настолько близко, что видны многочисленные поры на коже, микроскопические волосики на воскрылиях носа, грязь на дне морщин и крохотные капли пота. В каждой капле играют яркие радуги.