Тридевять небес

Глуховцев Всеволод Олегович

А сейчас вмиг сдуло пыль и тень минувших лет. Контролер стоял статуей, с невозмутимым лицом, строго по уставу – никто бы никогда не догадался, что бушует у него в душе.

«Так вот оно что…» – доходило спустя четыре года.

Чувство тьмы, власти и восторга после расстрела ушло как-то само собой,

Спокойно, равнодушно, как вода в песок. Помнилось, конечно, переживалось, но что такое – человек один на один с войной?.. Месяц-полтора, когда каждый миг мог стать последним – и унесло, и помина не было, надо было со страшной силой, со скрипом зубов, со скрученной до судорог душой оставаться в живых. Какие там

к черту мысли, память, мечты…Война! Убей, а сам живи – одна мечта.

А тут вдруг на тебе. Не забылось. Почему? Что это значит?..

Он умел вытряхивать из головы лишние мысли, что не так просто, как может показаться. Но и совсем избавиться от данной темы не мог. А правду сказать, не хотел. Она подспудно бродила в мозгу… и с внезапным злорадством, какой-то острой душевной спазмой его совсем уж ни к селу ни к городу пронзила мысль: а ведь недолго Льву Давидычу у трона быть! Не жилец ты здесь. И никакие колдуны не помогут. Сталин сам колдун похлеще твоих прихвостней.

Последнее родилось в запале злорадства, вроде бы не всерьез – но зацепилось. Дежурный мысленно хмыкнул, по-прежнему сохраняя непроницаемость лица и не позволив себе отвлечься. Но как-то все так складывалось, один к одному, прошлое и настоящее – правда, в то, чего он постичь не мог.

А что, стоит об этом поразмыслить на досуге, а?.. В выходной пойти в пивную, взять пару кружек пива, рыбки вяленой…

Представил, и проняло аж до глубины души. Кружка холодного пива с пышной пенной шапкой, янтарно-полупрозрачное тельце вяленой воблы… Эх! Присесть в укромном уголке, где никто не помешает, не спеша смаковать пиво, отгрызать твердые, горько-соленые рыбные волоконца – и думать, думать и думать: с толком, с расстановкой, перебирая и оценивая все существенные факты, создавая из них целую картину, и прикидывая, как можно встроиться в эту сложную игру с выгодой для себя.

Идея захватила его. Он ничуть не ослаблял требуемой бдительности, но мысль уже обжилась в горних сферах, и ей там более, чем нравилось. Она вкусила нового. А что? – расширялась она, захватывала территории – разве это не дело? Почему бы не поиграть во взрослые игры?.. Ведь я ж смогу! Я знаком с темной властью, почему бы не продолжить знакомство? Ведь если она тогда снизошла ко мне, то и я могу ответно постучаться к ней…

Мысль пришлась ко двору.

Да, об этом надо подумать: вот так, одному, не спеша, чтобы никто не мешал и не лез с подсказками. Дело не просто серьезное, тут вопрос о всей судьбе, о всей жизни… Конечно, никто не неволит делать этот шаг. Но тогда оставайся охранником и стой как дурацкий столб до самой отставки. Стоит ли эта жизнь того, чтобы ею жить?..

Философия! – усмехнулся он про себя и окончательно сдвинул все это до выходных, как Солнце за горизонт. Пусть пока оттуда тихо светит, греет, а служба есть служба.

***

Сабина Шпильрейн тяжеловатой своей походкой прошла указанным маршрутом, точно в указанном месте встретила следующий пост охраны, где у нее повторно проверили документы.

Этот сотрудник, в отличие от предыдущего, не напрягался, не притормаживал с просмотром. Взглянул, сличил, кивнул – и отдал книжечку посетительнице, после чего снял телефонную трубку.

– К товарищу Троцкому, – доложил он. – Да… да. Есть.

– Третья дверь налево по коридору, – сообщил он, положив трубку.

– Благодарю, –

ответила Шпильрейн совершенно безлично.

Мысленно, однако, она усмехнулась. Профессиональная деформация личности – как говорят они, психологи, причем у них самих она выражена заметнее, чем у многих других.

С этим охранником Сабина Николаевна обошлась равнодушно-корректно, поскольку он не вызвал у нее ни малейшего интереса. А вот тот, на нижнем этаже, тот – другое дело.

Она абсолютно безошибочно, ни секунды не сомневаясь в этом, уловила, что он человек беспокойный. И что может ждать его странная жизнь, с резкими поворотами, вывертами, взлетами, падениями… А может, ничего этого не будет. Все пройдет ровно, тускло, вполнакала. Здесь уж как сыграет судьба, как повернет в мозгу стрелка психического компаса. Опыт подсказал ей, что у него эта стрелка мечется, и он сам не знает, куда она покажет.

Она усмехнулась еще раз, но иначе.

Ну, а о себе самой что скажешь на эту тему, Сабина Николаевна? Тебя-то куда повернет жизнь?..

Плох тот психолог, кто не умеет заглянуть в свое будущее, разглядеть в перепутье множества судеб свою дорогу – так считала она. И до недавних пор с некоторым чувством превосходства полагала, что как никто умеет править судьбой, как цирковой наездник лошадью – благодаря доктору Карлу Юнгу.

Эта встреча открыла ей настоящий мир. До нее мадемуазель Шпильрейн толком и не жила – так, барахталась в житейской мути, страдая неврозами от недовольства всем на свете. Ее раздражало все, и она не могла понять, почему.

А с помощью научного руководителя смогла. Он открыл ей глаза на мир и на нее саму – она с изумлением почувствовала, как спадает пелена, взор делается ясным. Она представить не могла, что будущее может быть не туманом, не страхом перед неведомым, а дорогой, ведущей к горизонту, за которым удивительные страны, полные волшебных тайн… жизни не хватит, чтобы все обойти, но идти надо, путь открыт, цель есть – ступай, ищи, трудись. И твое от тебя не уйдет.

Есть цель? Вперед! Все прочее отговорки. Добейся ее! Ничто не должно мешать тебе. Есть только ты и она. А прочее, оно должно быть подспорьем на твоем пути, и только. Искусство жить – умение сделать так, чтобы между тобой и целью не было ничего, вплоть до конца света. Если же он наступит, когда ты еще не достиг цели – то сумей отменить и его.

Так говорил доктор Юнг. Он был сильный, властный человек, умел увлекать и подчинять. Сабина Шпильрейн охотно подчинилась – во многих смыслах. С особенной, железной твердостью, о какой раньше и помыслить не могла, осознала, что верно выбранная цель в самом деле выпрямляет линию судьбы, превращая ее из проселочной тропки, плутающей меж зарослей и кочек, в прямое широкое шоссе. И пошла по нему.

Этот путь пролег сквозь годы, когда мир почти коснулся конца света. Во всяком случае, пережил приступ массового помешательства – у профессионального психиатра Шпильрейн именно такая мысль возникла при взгляде на то, что творится с человечеством, ввергшим себя в бурю хаоса и самоистребления, как завертело людей в этом хаосе, как щепки в водовороте, какими ломкими, мгновенно обрывающимися стали их жизни – внезапная смерть перестала быть пугающей, человечество одурело, очерствело, одичало… и не могло понять, с чего вдруг на него обрушилась такая напасть.