Тринадцатая редакция

Лукас Ольга

– Именно так они себя и ведут, чтобы скрыть от окружающих истинное положение вещей, – безжалостно прервал его Шурик. Вот уж у кого явно настроение портилось с каждой минутой – вернее, даже не настроение, а характер.

– Видишь ли, Виталик отлично осведомлён о существующем положении вещей, – поправляя очки, произнёс Константин Петрович. – И то, что в коридоре и на лестнице гаснет свет, вода в умывальниках еле капает, причём только холодная, душистое мыло превратилось в хозяйственное, кофе – в желудёвый отвар, у всех опускаются руки, и всё это – исключительно по его вине, не прибавляет ему радости. Он как-то пытается казаться весёлым, чтобы мы не догадались, мы, понятно, делаем вид, что всё в порядке, чтобы не усугублять ситуацию, но обычно всё заканчивается небольшой беседой с Даниилом Юрьевичем.

– Он что же, ругает Виталика? – возмутился столь вопиющей несправедливости Денис.

– Ты же вроде бы видел Даниила Юрьевича. Неужели до тебя не дошло, что этот человек никогда никого не ругает – в том смысле, в котором ты себе это представляешь? – максимально ядовито поинтересовался Шурик.

– Сашечка, я бы тебе порекомендовал сейчас положить ноги на рабочий стол, откинуться на спинку кресла, закрыть глаза и попробовать посчитать до десяти. Вовсе не обязательно решать в уме уравнения с двумя и более неизвестными, как это обычно делаю я, просто расслабься, – метнулся к нему Константин Петрович.

– Почаще, что ли, Виталику настроение портить – ты сразу заботливый такой делаешься, любо-дорого, – нахально пробормотал Шурик, но ноги на стол, так и быть, положил, на спинку кресла откинулся и даже глаза прикрыл.

– Надеюсь, это не твоя работа? – сверкнул стёклами очков Цианид, даром что они у него с антибликовым покрытием.

– Ну, я, конечно, неорганизованное животное, ротозей, тунеядец, и что ты там в последний раз придумал?

– Трутень, – ласково подсказал Цианид.

– Вот да, и трутень – но не гад же я распоследний! И не враг сам себе. Ты же всё равно бы рано или поздно выяснил, кто во всём виноват, и выставил бы счёт за все сорванные планы именно мне. Дураков нет раскошеливаться. Да и потом – я понятия не имею, где у Виталика кнопка, отвечающая за его настроение.

– Кнопка-кнопка, – забарабанил пальцами по стене Константин Петрович и тут же убрал руку – стена явно дала понять, что ей такое обращение неприятно. – Планы у нас пока не срываются, но первый этаж, вся лестница и приёмная уже погрузились во тьму. Наташа поставила вокруг подсвечники, свечек в них натыкала. Очень романтично; если придёт эта милая барышня, которая написала «Роман с Вампиром», ей, безусловно, понравится. Но принимать и отправлять факсы в таких условиях невозможно, так что факсовый аппарат перекочевал на время в торговый отдел.

– А зачем вы притворяетесь, что всё у вас в порядке, если Виталик догадывается, как обстоят дела на самом деле? – продолжал сомневаться Денис. – Ему, может быть, ещё и обидно, что вы его утешаете, как ребёнка. Вон он даже дверь на ключ запер, чтобы его никто не тревожил.

– Ты когда-нибудь видел ребёнка, которому становится обидно оттого, что его утешают? – терпеливо, как будто Денис тоже был ребёнком, нуждающимся в утешении, произнёс Константин Петрович. – К тому же есть всё-таки разница: спасать мир от неминуемой гибели, когда вокруг все бегают, кричат, торопят тебя и обвиняют во всех своих бедах – и спасать его же, когда тебя не дёргают, не отвлекают, а при встрече улыбаются, как будто никакого конца света не предвидится.

– Я бы забил и решил, что раз мир не рушится, то какого чёрта я буду напрягаться, – вставил свои пять копеек Шурик.

– Ты бы забил при любом раскладе, – припечатал его Цианид. – Но с Виталиком нам повезло. Почти повезло. Не понимаю, какая муха его укусила. Вроде он сделал на днях неплохой макет, даже весьма хороший, чего уж там. Я сегодня утром его посмотрел.

– И конечно, похвалил этого гениального дизайнера за его прекрасную работу? – ехидно поинтересовался Шурик.

– Да нет вроде бы. Зачем? Если бы было плохо – я бы сказал, а так – чего зря время тратить, раз я молчу – значит, меня всё устраивает. И в Москве, я полагаю, тоже одобрят.

– Для разнообразия, чтобы совсем не превратиться в робота, надо совершать несвойственные тебе поступки, – назидательно сказал Шурик. – Пойди и похвали человека, может быть, он только этого и ждёт! И прошу тебя – поскорее! Мне уже так осточертел этот мерзотный тип, в которого я превратился, так бы себе самому по шее и треснул!

– Пойду, похвалю, – покорно кивнул Цианид. – А ты не сдерживай себя, это вредно; хочется треснуть по шее мерзотному типу – так тресни, изо всей силы.

– Но ещё больше мне хочется дать тебе пинка, чтоб ты до Виталика как пуля долетел, – признался Шурик. – Тока лень вставать.

– Шпана ты лиговская! – заявил Константин Петрович, чтобы последнее слово всё же осталось за ним, невозмутимо развернулся и направился к выходу. Он-то знал, что как только к Шурику вернётся его обычное восторженное человеколюбие, тот к нему прибежит извиняться, каяться и просить прощения, так что его в итоге придётся выставлять из кабинета силой, чтоб не путался под ногами.

– Нехорошо получилось с Виталиком, – пробормотал Константин Петрович уже в коридоре. – Это что же получается, мне самому себе счёт за энергетический коллапс выписывать?

Константин Петрович был рыцарь скупой, но справедливый, и наказывал всех одинаково. Даже себя любимого один раз аванса лишил. Правда, именно в тот месяц, когда всему питерскому филиалу по ошибке выписали чертовски маленький аванс, но всё же.

В детстве, когда Джордж (тогда ещё – Жорик: этот человек постоянно как-то умудряется менять имена, вернее будет сказать, это они его постоянно меняют, делают немного другим, подгоняют под себя) ходил в начальную школу на соседней улице, он очень был доволен тем, что его привычки отлично вписываются в общие школьные правила. Скажем, другие ребята подъём ранним утром считали одним из главных наказаний, а Жорик просыпался сам, ещё до будильника – да, жаворонки действительно существуют в природе, это не миф. Или, к примеру, уроки физкультуры мало кого радовали – а Жорику нравилось быть не просто быстрее, выше, сильнее, но и – быстрым, высоким, сильным, поэтому он не ограничивался сиюминутными победами, а периодически записывался в какие-то спортивные секции, тренировался, но без особой системы и далекоидущих планов – ему просто нравился спорт, как нравилось вставать по утрам, нравилось заниматься так называемой общественной работой. Родители беззлобно над ним посмеивались, но в целом были довольны. Всё изменилось, когда Жорик (к тому моменту уже полгода как Джордж) познакомился с Димой Маркиным. Этот парень, как и положено нормальному восьмикласснику, ненавидел рано вставать, прогуливал физкультуру до последнего занятия, а потом приносил целые вороха справок, выданных неизвестно кем и неизвестно кому; на попытки классного руководителя дать ему хоть какое-нибудь поручение, не относящееся напрямую к учебному процессу, реагировал с прекрасно разыгрываемым благородным возмущением. Но самое главное – он не желал верить в то, что Джордж каким-то образом получает удовольствие от всей этой правильной, дисциплинированной мутотени. «Ну, понятно, тебе удобнее быть послушным – иначе вызовут в школу родителей, да? А ты не хочешь, чтобы родители вмешивались в твои дела. В принципе, правильно. Я тоже не хочу – но мои и не вмешиваются», – презрительно говорил Димка, и Джорджу становилось неудобно: мало того что он ведёт себя иногда как уменьшенная копия пионера-героя, так ему ещё и нравится совершать все эти бессмысленные подвиги.

Джордж пытался заставить себя вставать позже, пытался воспитывать в себе отвращение к командным играм и прочему коллективному бессознательному, но ничего не получалось. В конце концов он смирился с тем, что идеально заточен под этот несовершенный мир – не всем же быть совершенством, в конце концов, хватит с этой планеты одного Маркина.

Вчера вечером, когда они наконец избавились от Анны-Лизы (к сожалению – всего лишь до следующего дня, заселив её в дорогой частный пансион), Дмитрий Олегович вполне невинно поинтересовался у приятеля: