Тринадцатая редакция
Шрифт:
– Ты, наверное, по-прежнему вскакиваешь по утрам с первыми звуками гимна?
– Какой гимн, о чём ты? – Джордж покрутил пальцем у виска. – Мы с тобой живём в одной квартире, если ты не забыл. Звуки гимна сложно перепутать со звуками дрели, к примеру, поэтому если бы я использовал его вместо будильника…
– Ты никогда не мог оценить образность моей мысли, – покачал головой его друг. – Я не имею в виду, разумеется, что ты используешь гимн вместо побу-дочной мелодии, хотя такой вариант исключать всё же не следует. Кстати, спать я могу под любой аккомпанемент, извини, если не предупредил, мне просто казалось, что ты давно в курсе. Так что вполне можешь сверлить стены, ронять гантели, включать кофемолку
– Завтра же так и поступлю, – огрызнулся Джордж. – Начну швыряться гантелями, сверлить стены, молоть кофе и что ты ещё заказал? Впрочем, на первое время хватит и этого. Ты себе даже представить не можешь, как я страдал всё это время без милых моему сердцу развлечений. Но теперь-то я наверстаю упущенное, отыграюсь за всё!
– Я рад, что всё так прекрасно обустроилось. И что ты не меняешься с годами. Собственно, весь этот разговор я завёл к тому, что раз уж ты всё равно поднимаешься каждое утро ни свет ни заря, то принеси человечеству в моём лице хотя бы немного пользы.
– Если под словом «польза» ты подразумеваешь «кофе в постель», то найми себе прислугу, Дима Маркин, и выпендривайся сколько влезет!
– Хорошая идея, Жора Соколов, хорошая. Но видишь, как я несовершенно устроен: я предпочитаю пить кофе только после того, как приведу себя в порядок: приму душ, побреюсь, почищу зубы, переоденусь в какую-нибудь приличествующую случаю одежду. Поэтому вполне достаточно просто разбудить меня утром, в девять, страшно сказать, часов, проследить, чтобы я не заснул опять, и рассказать мне, где я смогу через некоторое время взять кофе.
– Я сейчас зарыдаю от умиления, честное слово! Будить тебя утром всегда было одним из моих любимых занятий. Так приятно наблюдать за мучениями живого человека, а у меня, как ты, наверное, помнишь, есть некоторые садистские наклонности.
– О да, ты страшный человек. Маньяк, перед которым трепещут все континенты, – иронически кивнул Дмитрий Олегович. – Куда уж до тебя Джеку-потрошителю и прочим жалким клоунам. Словом, я на тебя рассчитываю – завтра утром, в девять часов.
Дмитрию Олеговичу нравилось дразнить Джорджа, выводить его из состояния ватной задумчивости, причём делал он это исключительно из дружеских побуждений. Ну, насколько вообще общечеловеческие представления о дружбе совпадали с его видением данного явления.
Когда они учились в школе, Джордж был ещё вполне живым человеком – но уже тогда он начал увлекаться брошюрами по самосовершенствованию и бытовому просветлению. Именно брошюрами, причём такими, какие не всякий брезгливый человек положит в дачном сортире перед приездом нелюбимых родственников. Естественно, никакого просветления, даже и бытового, после ознакомления с этой сомнительной макулатурой с Джорджем не приключилось – хорошо хоть не тронулся умом, всё-таки он был очень крепким парнем. Однако, спутав внешние признаки духовной силы с плодами упорной внутренней работы и выбрав, разумеется, первый, провальный вариант, он постепенно привёл себя в полуавтоматическое равнодушное состояние, полагая, что раз все желания и эмоции вытравлены, то они, таким образом, успешно подавлены и уже не причинят ему вреда, не поднимут восстания и в самый неподходящий момент не возьмут власть в свои руки. Джордж предпочёл потушить огонь в очаге и остаться в темноте и холодной сырости, опасаясь, как бы от этого огня не загорелся весь дом. Дом, конечно, не загорится, это уж точно, но комфортнее было бы всё-таки оставить огонь и постоянно за ним приглядывать.
У Дмитрия Олеговича наблюдалась обратная ситуация – с самого детства у него был настолько высокий порог эмоциональной чувствительности, что рассмешить его могли только фильмы ужасов, а напугать – и вовсе ничего. Его абсолютная уверенность в собственном превосходстве заставила Джорджа сперва стыдиться излишних эмоциональных проявлений, а потом – бороться с ними самым идиотским и противоестественным способом.
Только после знакомства с Эрикссоном Дмитрий Олегович начал открывать для себя яркий мир живых ощущений и эмоций. После весьма изнурительных упражнений, сопровождавшихся – как же без этого – крайне злоехидными комментариями учителя, он достиг того, что многие люди получают при рождении. Научился чувствовать и – что очень важно – выражать свои чувства. Впрочем, получив это умение в сознательном возрасте в качестве величайшей милости природы, он исключительно бережно обращался с ним, крайне редко и аккуратно вынимал из сейфа своей души. Ведь самое упоительное в умении контролировать свои эмоции заключается не в том, чтобы отказаться от них вовсе, а в том, чтобы дозировать, смаковать, осознанно ими наслаждаться. Можно ведь и гневаться с удовольствием, и страдать с наслаждением, и плакать со вкусом, главное – понимать, что в любой момент привычное и удобное равновесие может быть восстановлено.
Джордж, выбравший для себя путь «всё или ничего», крайне расстроил своего друга: вместо того чтобы двигаться вперёд, он отпрыгнул в сторону и спрятался в тень. Но эмоции и желания имеют удивительную особенность выживать даже в самых неблагоприятных условиях: выжженные не до конца, они ждут только удобного момента, чтобы вырваться на свободу, сбить с ног человека, уверенного в том, что он полностью их победил. Потому что себя невозможно победить, с собой можно только договориться, предварительно заключив перемирие.
Таким образом, стараясь раздразнить Джорджа при всяком удобном случае, Дмитрий Олегович замечал, какие эмоции оказались наиболее живучими. Будет время – он займётся другом серьёзно, а то это как-то неправильно: у Джорджа не осталось никаких вообще желаний – ни единого, ни полужелания, не за что цепляться, нечем шантажировать, а это странно и неразумно. В любом человеке, если очень постараться, можно развить и культивировать желание, за которое он впоследствии душу продаст. И – думает иногда Дмитрий Олегович – если ему удастся проделать что-нибудь подобное с полностью замороженным Джорджем, прочих людей он будет раскалывать как орешки. Такой способ куда увлекательнее и гораздо рациональнее бессистемного поиска уже готовых носителей.
Дмитрий Олегович ничего ещё толком не предпринимал, но Джордж в его присутствии постепенно оттаивал, оживал. А уж смерч, ворвавшийся в его комнату ранним утром (за пять минут до назначенных девяти часов), и вовсе производил крайне живительное впечатление.
– Так, я тебя обещал разбудить – бужу! – сообщил он. – Ну-ка, подними голову!
Дмитрий Олегович в ответ только поуютнее укутался в одеяло – опять явился этот зануда! Сейчас начнёт уговаривать его ну сегодня-то обязательно сходить на физкультуру, потому что бегать кросс – это так увлекательно, а ещё можно остановиться где-нибудь на полпути и нахально покурить – ага, а потом бежать дальше, с трудом восстанавливая дыхание. Как будто нельзя взять да и прогулять этот чёртов кросс и курить, сидя на крыше, сколько вздумается.
– Повторяю – подними голову! – приказал Джордж.
– Да отвяжись ты от меня! – пробурчал Дмитрий Олегович, поворачиваясь лицом к стенке.
– Перехожу к агрессивной форме воздействия, – предупредил Джордж, вытаскивая из-под беззащитного товарища подушку и щедро поливая её холодной водой из заранее припасённой пластиковой бутылочки.
– Отдай сюда подушку! – весьма внятно возмутилась жертва.
– Пожалуйста, забирай, – не стал сопротивляться Джордж. – Словом, ты разбужен, этот пункт выполнен, я убежал. Встретимся как-нибудь потом.