Тринадцатый сын Сатаны
Шрифт:
Вновь зазвучала музыка. Она опять задавала какой-то ритм, правда, теперь рокотала как-то рвано, будоражаще… Вновь налился светом дымный шар… Огонь в светильнике чуть пригас, однако вместе с тем в воздухе вновь разнесся какой-то едва различимый аромат чего-то дурманящего…
В чаши, которые охотно подставляли участники пиршества, вновь что-то наливали. И они пили, пили, пили…
Валентин почувствовал, что рядом кто-то стоит. Он вздрогнул, едва не шарахнулся куда-то в сторону. Однако не поддался искушению, лишь обернулся в сторону шевельнувшейся рядом тени.
— Выпей!
Рядом был человек в красном и протягивал ему чашу.
— Я… Я не могу, — чуть слышно выдохнул Валентин.
В темноте не было видно лица говорившего. Однако, судя по голосу, человек усмехнулся.
— Не бойся. Это не то, что ты думаешь… Я принесу тебе человеческий сок только тогда, когда ты будешь к этому по-настоящему готов. Если, конечно, будешь готов…
Валентин взял в руки чашу. Поднес к лицу. Даже если бы в ней и в самом деле оказалась кровь, в этот момент, скорее всего, он смог бы ее выпить. Однако вместо ее удушливого сладковатого запаха дохнуло чем-то освежающим, травным, горьковатым — и тоже чуть удушливым.
— Пей, не бойся!
Такого вкуса Валентин никогда раньше еще не ощущал. Это было что-то непередаваемое. Напиток оказался не слишком приятным, однако и не был отвратительным. Вместе с ним в тело вливалась какая-то истома — и в то же время он словно бы придавал бодрости. Голова будто наливалась некой хрустальной прозрачностью и одновременно все становилось словно бы отстраненным, отделенным от его сознания. Как будто тело осталось здесь, с таинственной чашей в руке, готовое покориться тому, что здесь происходит, а разум вырвался из тесной коробочки черепа и взмыл куда-то, наблюдая за всем словно со стороны и воспринимая происходящее как будто на расстоянии. Фантастическое, непередаваемое ощущение.
И с этого момента все дальнейшее Валентин воспринимал словно фрагментами, отрывками, отдельным эпизодами, слабо связанными между собой.
Он вдруг отчетливо увидел, что среди приплясывающих вокруг светильника появились девушки — полностью обнаженные, но с закрытыми полумасками лицами. Они тоже плясали, словно в исступлении, эротически извиваясь, дергаясь и кривляясь, выкрикивая какие-то нечленораздельные звуки — и в то же время казались только машинами, механически исполняющими некую функцию.
Потом почти все вдруг оказались на полу. Это был какой-то всеобщий психоз совокупления. Все копошилось, всюду валялись беспорядочно сброшенные балахоны, три десятка нагих тел сексуально дергались, непонятно кому принадлежащие руки и ноги переплелись, словно на картине Босха… Девушки целовались с одними, в то время как их тело принадлежало кому-нибудь другому… Парни, не разобравшись, обнимались с парнями, принимавшие участие в жертвоприношении девушки без масок целовались с девушками в масках… И все шевелилось, дергалось, громко хохотало, вожделенно стонало…
Потом Валентин вдруг осознал, что он и сам полулежит со спущенными брюками все на том же мешке, и на него со сладострастным стоном раз за разом садится какая-то девица и сквозь прорези полумаски спокойно и отрешенно глядят на него пустые, ничего не понимающие и не выражающие глаза…
Потом он вдруг увидел перед собой мужчину, который, издавая все те же сладострастные вздохи, лобзал низ его живота…
А потом перед ним вдруг возникло лицо пожилого бритоголового человека с нарисованным на лбу черным перевернутым крестом.
— Ну что, нравится тебе у нас? — ласково спросил он. — Может быть, ты еще что-нибудь хочешь? Тут можно абсолютно все! Тут выполняются любые плотские желания!
И Валентин не знал, что ответить. Потому что у него, удовлетворившего свою первичную страсть, это дикое разнузданное празднество похоти вызывало омерзение — и в то же время странным образом привлекало.
— Ты меня понимаешь? — снова спросил бритоголовый. — А, неофит?
— Слышу, — тихо ответил Валентин.
Он вдруг пришел в себя. Он по-прежнему полулежал у стены. Рубашка, в которой он пришел сюда, была расстегнута на груди. Брюки спущены.
А вокруг бушевала, правда, уже понемногу утихая, все та же оргия. И хотя многие из ее участников спали или лежали, не подавая признаков жизни; хотя некоторые отключились, даже не оторвавшись друг от друга — однако оставались и те, кто подходили или изнеможенно подползали к столику, прикладывались к чаше — и словно оживали. И все начиналось сначала…
Валентин приподнялся, с трудом натянул брюки и застегнул молнию.
Бритоголовый резко поднялся, отпрянул от него. И исчез.
Через мгновение рядом с Валентином оказался один из тех, кто все время ходил в капюшоне.
— Выпей, — протянул он ему обыкновенный стакан.
Неофит попытался отказаться, отстранив руку. Однако подошедший был настойчив.
— Выпей, не бойся. Это простая вода. Тебе от нее станет легче…
Вода!
Валентин схватил стакан и торопливо, махом проглотил жидкость. Приятная прохлада крупными толчками провалилась в желудок.
И больше он ничего не помнил.
Тоха — Капелька — Самусь
Тоху вызвали к телефону прямо из зала заседаний. Он был этим не слишком доволен — обсуждался вопрос финансирования «оборонки», а эта тема его в определенной степени интересовала. Не сама по себе тема, естественно, — только дураки-избиратели считают, будто во время этой трибунной трепотни может быть выработано что-то стоящее. «В спорах рождается истина»… Какая глупость! В спорах рождается только пустопорожнее сотрясение воздуха, да взаимные обиды! Истина рождается исключительно во взаимном стремлении людей, придерживающихся различных взглядов, к поиску компромисса!.. Поэтому сейчас Тоху, собирающегося предпринять попытку прибрать к рукам вдребезги обанкротившийся, уникальный, задыхающийся от безденежья военный НИИ, занимающийся разработкой не имеющих аналогов в мире крупнотоннажных тягачей, куда больше интересовали позиции сторон во время обсуждения. Ибо именно этот расклад интересов фракций и групп служил определенным индикатором того, что происходит на подлинной, закулисной политико-экономической кухне. Которая, кстати, отнюдь не так конфронтационна, как кажется, когда наблюдаешь словесные баталии, бушующие на трибунах при взаимных обвинениях. В кулуарах стаканы друг другу в морду не бросают и воду не выплескивают…
Впрочем, все это так, к слову.
Итак, Тоха сидел в зале заседаний и внимательно слушал очередного оратора. Тут главное состоит в том, чтобы суметь просеивать словесный мусор и вычленить главное. Так что слушать надо внимательно — если, конечно, тебя интересует вопрос. Если не интересует — можно заниматься своими делами. Или вообще на заседание не приходить.
И тут вдруг его плеча кто-то коснулся.
— Антон Валерьевич!
То, что его отвлекают от слушания этого бреда, за которым стоит большая игра и не меньшее желание извлечь материальный навар, ему не понравилось. Однако Тоха уже давно усвоил, что ни в политике, ни в бизнесе, ни, тем более, в криминальном мире никогда не достигнешь каких-то более или менее значимых высот, если не будешь уметь сдерживать и скрывать свои эмоции. Так что он, когда обернулся, ни одним мускулом лица не выдал своего недовольства.