Триумф и прах
Шрифт:
– Мой бедный мальчик, – причитала она, – судьба с ним так жестока! Ох, чувствуя я, погубят они коня!
Тереза перескакивала с одной мысли не другую, продолжая натирать намытую посуду.
– Я так понимаю, Уильям Кемелли родом из Англии. Тогда зачем ему понадобилось обзаводиться плантацией в Италии?
В мягкий голос Терезы проникла горечь.
– Синьор Уильям был женат на Бьянке. Её покойный отец – дон Диего оставил ей плантацию в наследство. Когда бедняжка умерла, Уильям забросил усадьбу. Знала бы ты, какой чудесной, кристально чистой души была Бьянка! –
Было довольно трудно уследить за ходом бегающих мыслей Терезы, потому я старалась упорядочить вопросы.
– От чего умерла Бьянка?
– Заражение крови, кажется. Синьор Уильям тяжело перенес трагедию. Он забрал бедного мальчика в Англию сразу после похорон. Я видела, как синьор переживает, и предложила оставить Джеймса здесь под моим надзором. Но он пророчил сыну великолепное будущее и отдал его учиться в Лондоне. Они приезжают редко, в основном на праздник винограда.
Я молча вникала, а Терезу охватила охота говорить.
– В прошлом году Джеймс купил лошадь. Помню, как говорила ему: «Зачем такая нужна? Глазища чёрные, точно бездна, да ещё уродлива на один глаз, а сама как смерть – жуткая!» Но Джеймс полюбил её, – после недолгой заминки Тереза добавила, – да, точно, полюбил…
Её неуверенность сконфузила меня, и могло показаться, что в сказанном Тереза убеждает себя, нежели меня.
– Так почему Джеймса считают дьяволом? – спросила я, дотирая последнюю тарелку.
Тереза махнула рукой.
– Чепуха! Они слишком несправедливы к нему, возомнив, что он родом из преисподней. Ах, мой бедный мальчик, как же ему нелегко!
После того разговора стало понятно, что Тереза вдохновилась Джеймсом Кемелли, как мир искусства вдохновился Сандро Боттичелли и его несравненной Венерой, и я прониклась к Джеймсу, ещё не видя его. Казалось бы, тайна исчерпала себя, но не тут-то было…
2.
В южных районах существует традиция, именуемая Passeggiata, когда после совместного обеда домочадцы совершают прогулки. Исполняя безукоризненно то, что годами закладывалось дружным народом, участники трапезы вышли на прогулку и поделились согласно интересам: впереди следовали мужчины, затем тётя и синьора Агостина, а позади – я и две сестры Медичи.
Каприс болтала без умолку, рассказывая о проведенной поре в Германии и своих замужних сверстницах. Ей поскорее хотелось обзавестись домом и супругом, чтобы выглядеть солидной и уважаемой синьорой. Она восторгалась жизнью в браке и находу придумала имена пятерым нерождённым детям. Руками она изображала не вполне уместные жесты, при этом зычно смеялась и запрокидывала голову. Не взирая на развязную веселость, её взгляд оставался пристальным, едким и заставлял чувствовать себя неуютно. По всей видимости Каприс старалась соответствовать примете, утверждающей, что человек, открыто глядящий на собеседника, не хранит за душой камень потаенного греха.
Застенчивая Летиция не обронила ни слова, что выглядело не под
Если Летиция оживляла в памяти картину Рафаэля, то Каприс точно сошла с «Портрета молодой венецианки2». Она имела рыжеватые длинные волосы и весьма крупные черты, придающие её расплывчатому лицу слегка мужеподобный вид, что в некоторой степени усугублялось покатым подбородком, сильно выступающим вперёд на фоне скошенного лба, а орлиный нос прибавлял живым бегающим глазам изрядного лукавства. Внимательно за нами наблюдая, Каприс подметила наше молчание и замыслила дурное. Вид у неё стал невероятно кичливый и дерзкий. Она схватила меня под руку, пронзая Летицию, идущую в шаге от нас, издевательским взглядом.
– Слышала новость, Летицию собираются замуж выдать?
Быстро подняв глаза на сестру, Летиция залилась яркой краской.
– Не болтай, лгунья! – вскричала она. – Матушке он не по нраву, значит, она не даст благословения.
– Как отец решит, так и будет! – отпарировала Каприс. – И ты знаешь об этом не хуже меня!
– Лгунья! – повторила Летиция.
От уверенной злости сестры задор Каприс только возрастал, и она продолжила вести беседу со мной, делая вид, что мы наедине.
– Он такой очаровательный. Только разговаривает плохо и когда ест, громко чавкает. А ещё у него огромные передние зубы, их желтизна напоминает золото ацтеков. Что не говори, самая достойная партия для бесхарактерной особы!
Щеки Летиции вспыхнули пуще прежнего, даже слегка крючковатый нос – и тот покраснел от досадной ярости. С моей стороны безучастность – главный порок, относящий мир назад к этапу самобытности – нельзя было называть жестом почтенного благородства. Но взаимосвязь двух сестёр выглядела крайне интересной, и прерывать столь драматичную сцену я не посмела.
– Не стесняйся, расскажи Белле, как ты влюбилась в Джеймса Кемелли и в прошлом году отсылала ему письма. Мы так «далеко» живём друг от друга, что ответ так до сих пор и не пришёл!
Издевки Каприс пошатнули в Летиции чашу душевного равновесия. Ее губы неистово задрожали. Она силилась не заплакать, но предательские слезы наполнили выразительные глаза кроткой девушки. В тот момент она выглядела невинным агнцем, благочестивой жертвой, роль которой бесценна в театре высокой драмы. Каприс тоже менялась на глазах, и, казалось, в ней твёрдо засела тысяча чертей, и те искушали её на жестокое истязание сводной сестры.