Триумф и прах
Шрифт:
Я обомлела и некоторое время сидела неподвижно, глядя перед собой. Зарожденные мысли имели слишком расплывчатые догадки случившегося. Возжелав развеять чёрный туман кошмарных картин, я совладала с собой.
– Что значит истязал? Он её избил?
– Не совсем так… – голос Летиции задрожал, а в глазах появилось отчаяние. – Он делал это во время…
Летиция не сумела договорить и, закрыв багровое от стыда лицо трясущимися руками, горько заплакала.
– Он настоящее чудовище! – во весь голос рыдала она.
– Ну а ты-то чего плачешь? – нелепый вопрос вырвался из моей груди немедля, но ни капли
– Потому что я всё равно его люблю!
7.
Откровенный рассказ Летиции привел меня в исступление. Безудержные гнев и возмущение полностью затуманили рассудок, и несмотря на юность лет и прилежное воспитание я не старалась скрыть своих чувств. Понимая, что репутации Каприс и Летиции безвозвратно запятнаны, я видела своим долгом восстановить справедливость, будто бы разоблачение Джеймса помогло бы отмыть их честь от скверны. Потеряв контроль, я не заботилась, что подумает обо мне семья Гвидиче, увидев, как стучу в дом Кемелли; не помышляла, что скажет сама Летиция, прознав о визите к её возлюбленному; а уж тем более не думала, как расценит вторжение сам Джеймс. Стучала я с такой силой, что, пожалуй, нехотя задумаешься о катастрофе, настигнувшей мир. Дверь отворилась, но не рукой Терезы – для которой была уготована речь: «Где этот мерзавец? Твой милый мальчик, которого растерзать мало!» – а рукой самого Джеймса Кемелли. Он мило безмятежно улыбался.
– Я рад вам, входите!
– Не надо со мной любезничать!
Кемелли вкрадчиво оглядел меня, но лояльная улыбка не исчезла с его бледно-розовых губ.
– Что ж, так даже лучше. Что вам угодно?
– Как вы могли так поступить с Каприс?! – моя интонация звучала утвердительно. – Вы чудовище! К сожалению, я не сумею поколотить вас, но это сможет сделать Адриано Медичи!
Джеймс расхохотался искренним, неподражаемым смехом, точно я выдала отборную шутку. Его хладнокровие уязвляло мою добродетель. Казалось, он был готов к любой нападке.
– Вы ещё совсем дитя, чтобы лезть в это дело.
– Посмотрим, хватит ли вам смелости дерзить, когда всем станет известно, что Джеймс Кемелли сделал с бедной девушкой!
– Как видите, мне-то всё равно, – сухо сказал он, – ибо до сих пор мы беседуем на улице, а не в доме, где никого нет. Но бедным рабам чужого мнения придется отдуваться перед светом благодаря вам.
Он был прав. Разбирательство о непристойном случае на улице могло скомпрометировать нечаянных свидетелей сцены на уродливые сплетни, и я, оттолкнув его рукой, зашла в дом.
В отличии от внутреннего убранства итальянских домиков здесь царила роскошь английских стилей. Я затрудняюсь до конца определить, что это был за стиль. Должно быть колониальный. Но спектр цветов был сдержанным, приглушенным, несколько мрачным, потому в огромных апартаментах присутствовал полумрак, который не имел отношения к вечернему времени суток. Посредине гостиной находился круглый стол из тёмного дерева, а вокруг него расставлены кресла, обитые дорогой тканью, с вычурными ножками. Стол прикрывала кружевная скатерть, где поблескивал чайный сервиз, графин с вином и чистые бокалы, а в вазе благоухали полевые цветы. Начиная лестницей, ведущей на второй этаж, заканчивая входной дверью, на полу возлежал
Я повернулась лицом к Джеймсу, стараясь вложить в силу взгляда как можно больше устрашающей авторитетности.
– Это омерзительно! То, что вы позволили себе, не должно остаться безнаказанным!
Продолжая ухмыляться, Джеймс направился к столику, налил в бокал красного вина и лениво устроился в кресле.
– Что так смутило вас?
– Вы истязали Каприс!
– Нет.
– Вы её били!
– Нет.
Я начинала терять терпение.
– Она обо всем доложила. Как по-вашему, кому больше веры: вам или ей?
Джеймс отпил глоток вина и, с равнодушной грациозностью перебирая бокал в руке, следил, как красный напиток, точно багровая кровь, медленной волной скользит по хрустальным стенкам. Он отчужденно прищурился, словно в голову наконец проникло осознание того, чем тяготился обремененный разум, и до боли безразличным тоном сказал.
– Смотря, кто возьмется верить.
– Опять вы пытаетесь меня запутать! На этот раз не выйдет!
Джеймс ещё раз приложился к бокалу, а затем, ловко подскочив с кресла, вернул посуду на стол и достал из кармана трубку. Мои жалкие угрозы никак не трогали его – Кемелли оставался безучастным и непринужденным. Набив до отказа табаком трубку, он закурил и размеренным шагом направился к стене, где висели часы.
– Время… – говоря монотонно, он остановился напротив них, слегка запрокинув голову. – Оно коварно, согласитесь? Репутация его сомнительна. Время обвиняют в многочисленных убийствах, но и те самые обвинители забывают, что благодаря определенному времени происходит и рождение, без которого не было бы убийства, – он затянулся трубкой и продолжил на выдохе. – Вы правда считаете, что обсуждать с вами столь взрослые темы будет правильным?
Я покраснела. Летя сломя голову, чтобы восстановить баланс между добром и злом, я была абсолютно не готова вдаваться в подробности, но контекст о времени меня насторожил. Что он хотел этим сказать?
– Если подобные мерзости вы опишите слогом искусного прозаика, мне нечего тут делать, – брезгливо сказала я. – Так что ограничьтесь двумя словами.
Он воздержался несколько секунд, по-прежнему стоя ко мне спиной.
– Я делал лишь то, что хотела она.
– Но ведь на ней следы истязаний!
– Это называется несколько иначе.
Он резко обернулся, лукаво глядя мне в глаза. Беседа была деликатной. Кемелли рассуждал беспристрастно, без амбиций, смущений, а я чувствовала себя крайне неловко и пожалела, что предалась воле исступления.
– Вы полюбили Каприс? – наконец выдавила я, пытаясь сгладить неуютную атмосферу.
– Нет.
– Тогда зачем вы согласились провести с ней ночь?
– Инстинкты. Я вам противен?
– Более чем вы сумели себе представить.
Джеймс хмыкнул, принимаясь медленно мерить комнату шагом исследователя.
– В таком случае, вы презираете не меня, а природу, которая создала меня таким.
– Вы животное! – воскликнула я.
– Пусть так, – он снова приложил трубку к губам.