Триумф нежности
Шрифт:
Мигель Виллегас выпрямился в своем кресле, и его тонкое лицо раскраснелось.
— Он был жестоким, эгоистичным, мелким тираном, и ты знал это! Все знали! Он завидовал твоему успеху и ненавидел твою славу. Все, что сделала опухоль, так это развязала ему руки. Он окончательно потерял контроль над своей ревностью. — Заметив растущую ярость Рамона, Мигель снизил тон:
— Я знаю, ты не хочешь слушать, но это правда. Ты пришел в корпорацию и за несколько лет создал всемирную финансовую империю. При твоем отце о ней и не слыхали! Корпорацию сделал ты, а не он. О тебе одном писали журналы и газеты, только
— Хватит! — резко сказал Рамон с побелевшим от ярости и боли лицом. — Он все-таки был моим отцом, и он сейчас мертв. Когда он был жив, мы не слишком любили друг друга, так что не уничтожай хотя бы то небольшое чувство, которое я испытывал к нему!
В зловещем молчании Рамон сосредоточился на бумагах, которые ему дал Мигель. Когда он пробежал глазами по последней записи, он взглянул на Мигеля:
— Что это за принадлежащее мне имущество в размере трех миллионов долларов, которое ты последним внес в список?
— Не совсем имущество, — угрюмо произнес Мигель. — Я обнаружил среди вещей твоего отца бумаги в доме в Маягуэсе. Насколько я понял, это ссуда, которую ты дал Сиднею Грину в Сент-Луисе девять лет назад. Он все еще должен тебе эти деньги, но ты не сможешь возбудить против него дело, пытаясь их вернуть. По закону ты мог в течение семи лет представить иск, время давно прошло.
— Ссуда была возвращена, — сказал Рамон, пожав плечами. — Нет, согласно записям, которые я обнаружил.
— Если ты копнешь поглубже, ты обнаружишь, что она была возвращена, так что не трать больше времени на досье. У тебя и так есть работа.
В дверь коротко постучали, и после этого немедленно появилась элегантная секретарша:
— Аудиторы из Нью-Йорка. А еще два репортера из местных газет спрашивают о запланированных интервью, и срочный звонок из Цюриха.
— Проводите аудиторов в комнату для совещаний, а репортеры пусть приходят через месяц, скажите, сейчас это некстати. Я перезвоню в Цюрих позже.
Кивнув, секретарша удалилась, и ее юбка пленительно обвивала длинные, стройные ноги.
Мигель проводил девушку глазами, и его лицо выразило восторг.
— Знаешь, твой отец хорошо разбирался в секретаршах. Элис просто изумительна, — заметил он тоном беспристрастного эстета.
Рамон отпер массивный стол и, не отвечая, вытащил три тяжелые папки с грифом «Конфиденциально».
— Кстати, о красивых женщинах, — продолжал Мигель с деланным безразличием, упаковывая бумаги и собираясь уходить. — Когда я смогу познакомиться с дочерью бакалейщика?
Дотянувшись до селектора, Рамон нажал кнопку и продиктовал инструкции Элис:
— Пусть Дэвид и Рамирес подъедут. Когда они появятся, отправьте их в комнату для совещаний к аудиторам. — Помолчав, Рамон произнес, все еще внимательно изучая документы:
— О какой дочери бакалейщика идет речь?
Мигель широко раскрыл глаза:
— О той, которую ты привез из Штатов. Эдуарде говорит, что она действительно хороша. Зная, как он не любит американских женщин, надо думать, что она чрезвычайно красива. Он сказал, что она — дочь бакалейщика.
— Дочь?.. — На мгновение лицо Рамона стало озадаченным, затем твердая линия его подбородка медленно расслабилась. Его глаза, холодные и жесткие, вспыхнули теплом, и необъяснимая улыбка коснулась его сурового рта. — Кэти, — громко произнес он. — Он говорит о Кэти. — Откинувшись на спинку кресла, Рамон прикрыл глаза. — Как я мог забыть, что здесь Кэти? — Глядя на Мигеля из-под полуприкрытых век, Рамон сказал с кривой улыбкой:
— Кэти — дочь богатого американца, который владеет большой сетью супермаркетов. Вчера я прилетел с ней из Штатов. Она будет жить у Габриэлы и Эдуарде в течение двух недель, пока мы не поженимся.
Пока Рамон кратко объяснял, почему ввел Кэти в заблуждение, Мигель снова уселся в кресло, которое он только что собирался покинуть. Он потряс головой:
— Dios mio, я подумал, что она твоя любовница.
— Эдуарде знает, что нет. Он действительно недолюбливает американских женщин и думает, что я изменю свое решение жениться на ней. Между тем, из уважения ко мне, он относится к ней как к гостье и не обсуждает с ней мое прошлое.
— Но вся деревня сплетничает о твоем возвращении. Твоя Кэти непременно узнает кой-какие сплетни.
— Услышит сплетни? Кэти не говорит по-испански. Поднявшись из кресла, Мигель бросил печальный взгляд на Рамона:
— Что касается членов моей семьи, они все говорят по-английски, и младший может нечаянно подставить тебя.
— Только лишь твои родители, Габриэла и ее муж помнят свой английский, — сухо заметил Рамон. — До сегодняшнего дня твои братья и сестры знали только испанский.
— Рамон, надеюсь, больше тебе нечем меня удивить?
— Я хочу, чтобы ты был моим шафером. Мигель угрюмо улыбнулся:
— Это меня не удивляет. Я всегда надеялся быть твоим шафером, ты ведь прилетел из Афин, чтобы быть моим. — Он протянул руку через стол:
— Прими мои поздравления, друг.
Его твердое рукопожатие выразило и удовольствие, и невысказанное сожаление по поводу финансовых потерь Рамона.
— Я вернусь к работе над бумагами твоего отца.
Зазвонил внутренний телефон, и голос секретарши сообщил, что два поверенных, которых Рамон вызвал, ожидают его в комнате для совещаний вместе с аудиторами.
Все еще оставаясь за столом, Рамон смотрел, как Мигель уходит, ступая по толстому золотистому ковру. Когда дверь за ним захлопнулась, Рамон обвел глазами свой кабинет, как бы прощаясь с ним навсегда, бессознательно запоминая всю обстановку в ее величии.
Пейзаж Ренуара, который он приобрел за непомерную сумму у коллекционера, был вставлен в раму и освещен снизу специальной подсветкой. Его краски резко контрастировали с роскошными стенами из орехового дерева. Рамон продал с аукциона все, что принадлежало лично ему, чтобы приобрести заем для корпорации, еще до того, как обнаружил, что его деньги бессильны что-либо изменить. Ренуар вскоре уйдет с аукциона. Рамон печально понадеялся, что новый владелец будет любить картину так же сильно, как и он сам.