Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера
Шрифт:
– Я не виновен!
– Цацачка! – послышалось c верхних нар. – Гляди, как косяка давит!
– Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
– Ты какой масти?
– Я не понимаю... – слабо улыбнувшись, ответил новенький.
– Майданщик, что ли?
– Меня обвиняют в глупости, – немного недоверчиво пробубнил Корейко, – которую я никогда не совершал.
– Стало быть, мастью ты не вышел! – во всю глотку закричал толстый зэк, обращаясь c сокамерникам.
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
– Кто? Этот-то пистон – майданщик?
– Порчушка он!
– Он
– Хлопчик, нажми на клавишу, продай талант!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
– Козел пионерский!
– Петух гамбургский!
«Щас морду набьют, – вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович. – И хильнуть некуда».
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк c наколотой на правой руке той еще фразочкой: «Не забуду мать родную!» На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. C одной стороны, тип этот походил на амбала, но c другой – на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.
«Пахан!» – почему-то подумал Корейко.
– Хочешь классно выпить и классно закусить? – заранее улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
– Ну, допустим, хочу... – ответил он, пытаясь уйти из поля зрения пахана.
– Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое выражение.
– Эй, Пархатый, – медленно заговорил пахан голосом, полным ненависти и злобы, – обшманай-ка залетку!
– Этого? – противно щурясь, угодливо произнес Пархатый.
– Его!
Пархатый подвалил к новенькому.
– А ну-ка, падла, напряги ноги! – то ли попросил, то ли приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел: Корейко нанес мастерский боксерский удар, заставивший Пархатого занять неудобную позицию возле параши.
– Поганку мутить задумал! – отплевываясь, взвизгнул Пархатый. – Пахан, э то ж фуфло, а под цацачку косит.
– Пархатый!
Корейко залепил по вальтанутому лицу оглушительную плюху.
– Червь! Умри этого хлюста рукопашного!
Духаристый длиннорукий Червь без суеты спрыгнул c нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко ребром ладони нанес Червю болезненный удар в плечо, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
– Ша! Не рыпаться! – спокойно скомандовал пахан. – Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? – И в его опытных руках сверкнула пиковина. – На-ка, понюхай!
– Надзиратель! – глупо крикнул перепуганный Корейко. – Тут беспределом занимаются!
– Ах ты, сволочь, хипиш поднимать?! – зеленея лицом, заскулил Червь.
– Фуфло, не толкай меня на мокруху! – медленно, стараясь не смотреть на новенького, ожесточился пахан. – Ну и масть же пошла...
– Гадом буду, заделай его, пахан! – взбеленился Пархатый.
– Крови не терплю! – туманно пояснил пахан. – Да и на хрена нам рога мочить? Пусть живет. Его менты и без нас заквасят... Что в карманах?
– Пустой я, – запинаясь ответил новенький.
– Курево есть?
– Некурящий.
– Ладно, без шорохов! Отпустите его.
Блатота разбрелась по своим местам.
– А лепень-то у него ничего, – проехидствовал Червь, приметив пиджак новенького, – на тебя, пахан!
– Ты что духаришься, Червь! – просипел пахан... – Это тебе не пайку закашивать. А ну-ка, вахлак, сымай лепень!..
– Какой еще лепень, товарищ?
– Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Тошнит он тут «товарищами»! Лепень, говорю, сымай!
– Ты что, рогомет, кони отбросить хочешь? – прибавил Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял пиджак. «О, люди, порождение ехидны!» – по-чеховски остро воскликнул в душе Корейко.
– То-то, терпило! – Червь засуетился и поднес пиджак новенького к пахану. – Носи, здоровый!.. Пахан, а может и прохоря у него заштопорим?
– Вахмуркам оставь его прохоря!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и тяжело закрыл глаза. Неудержимо клонило в сон, хотелось забыться. Он свернулся клубочком, задремал, ждал не долго, вот оно... вот оно... сон забежал в глаза... и посетило Александра Ивановича связное сновидение. И снилось подпольному миллионеру нежное, ласковое, манящее, бурляще-кипящее крымское солнышко, то самое солнышко, которое безжалостно падало на каменистый пляж и белые спины отдыхающих. Безропотно выкатывались на кишащий людьми берег морские волны. На пляже среди сотни отдыхающих особенно выделялась широкогрудая мадам c удлиненным бюстом и стройными ногами. Ее тело вялилось под горящими лучами июльского солнца и медленно покрывалось красным ожоговым загаром. Мадам вздыхала и, переворачиваясь на купальной простыне, ворчала: «Эх-хо-хо! Не отдых, а черт знает что!» Со стороны Феодосии подплывали два рыболовецких сейнера. C Ялтинской бухты подгребал своим ходом москвич Максим Иванов. «Хороша водичка!» – радостно сверкая глазками, протрезвонил Иванов, выходя из воды. Максим был свежий, пахнущий йодом, c недопеченными плечами, к его синим в клеточку трусикам была прикреплена зеленая капроновая авоська, доверху заполненная крупными мидиями. «Послушайте, вы! – обратился к господину Иванову товарищ c прогорелой спиной. – Вы, что это, из Турции приплыли?» – «Нет, из Парижа!» – пошутил товарищ Иванов, бросая на берег авоську. Вскоре он осмотрелся, и ему предстала ужасающая картина: романтично кишащий людьми пляж сгорал дотла. Нет, у него не помутилось в глазах. Товарищ Иванов ясно видел сгоравшие дотла спины, груди, бедра и даже сгоревшие черные трусы – все реально. Иванов зашагал к морю, бултыхнулся и, колотя воду руками, быстро поплыл по-собачьи вникуда.
Корейко проснулся. В камере было тихо, но не так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось зарешеченное оконце, показалась морда конвоира.
– Подъем, подлюги!
Корейко поднял со сна голову, вдохнул в себя порцию тлетворного воздуха и бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные стены, испещренные следами от воды, были похожи на каменную могилу, где-то пряталась смерть.
Глава XXVIII
ДАЛЕКАЯ И УХОДЯЩАЯ НАВСЕГДА МОСКВА