Триумфальная арка
Шрифт:
— Постельное белье указано в счете. Кроме того, вы посчитали двадцать пять франков за ужин, который он якобы съел вчера вечером. Вы ели что-нибудь вчера? — спросил он женщину.
— Нет. Но, может быть, лучше просто уплатить? Я… мне хотелось бы поскорее покончить со всем этим.
Поскорее покончить, подумал Равик. Все это известно. А потом — тишина и покойник. Оглушающие удары молчания. Уж лучше так… хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся подсчитывать. Потом протянул листок хозяину.
— Согласны?
Хозяин
— Вы что, сумасшедшим меня считаете?
— Согласны? — снова спросил Равик.
— А вообще — кто вы такой? Чего вы суетесь?
— Я брат, — сказал Равик. — Согласны?
— Накиньте десять процентов за обслуживание и налоги. Иначе не соглашусь.
— Хорошо, — ответил Равик. — Вам следует уплатить двести девяносто два франка, — сказал он женщине.
Она вынула из сумки три кредитки по сто франков и протянула хозяину. Тот взял деньги и повернулся к двери.
— К шести номер должен быть освобожден. Иначе придется платить еще за сутки.
— Восемь франков сдачи, — сказал Равик.
— А портье?
— Ему мы сами заплатим. И чаевые тоже.
Хозяин угрюмо отсчитал восемь франков и положил на стол.
— Sales 'etrangers, [3] — пробормотал он и вышел.
— Иные владельцы французских отелей считают чуть ли не своим долгом ненавидеть иностранцев, которыми они живут.
Равик заметил слугу, все еще стоявшего в дверях. По его лицу было видно, что он ждет чаевых.
3
Грязные иностранцы (фр.).
— Вот вам…
Слуга взглянул на бумажку.
— Благодарю, мсье, — проговорил он и ушел.
— Скоро придет полиция, и его можно будет унести, — сказал Равик и посмотрел на женщину.
Она сидела неподвижно в углу между чемоданами. За окном медленно опускались сумерки.
— Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
Он опять взглянул на нее.
— Не спуститься ли вам вниз? Там, наверно, есть что-нибудь вроде холла.
Она отрицательно покачала головой.
— Я могу пойти с вами. Сюда должен зайти один из моих друзей, он уладит все с полицией. Доктор Вебер. Мы можем подождать его внизу.
— Нет. Лучше я останусь здесь.
— Разве вы можете что-нибудь сделать? Зачем вам оставаться?
— Не знаю. Он… он уже недолго пробудет здесь… А я часто… он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Теперь я хочу остаться с ним.
Она произнесла это спокойно, без малейшего оттенка сентиментальности.
— Ему теперь все равно, — сказал, Равик.
— Дело не в этом…
— Ладно. Тогда выпейте что-нибудь. Вам это необходимо.
Не дожидаясь ответа, Равик позвонил. Кельнер появился
— Принесите два коньяка. Двойных.
— Сюда?
— Да. Куда же еще?
— Слушаюсь, мсье.
Кельнер принес рюмки и бутылку «курвуазье».
Он с опаской покосился на угол, где стояла смутно белевшая в сумерках кровать.
— Зажечь свет? — спросил он.
— Не надо. Бутылку можете оставить здесь.
Кельнер поставил поднос на стол и, снова бросив взгляд на кровать, почти выбежал из комнаты. Равик взял бутылку и наполнил рюмки.
— Выпейте. Вам станет лучше.
Он ожидал, что придется ее уговаривать, но она, не колеблясь, выпила коньяк.
— Есть в его чемоданах что-нибудь важное для вас?
— Нет.
— Вещи, которые вы хотели бы оставить себе? Что-нибудь нужное? Не посмотрите?
— Нет. Там ничего нет. Я знаю.
— И в маленьком чемодане тоже?
— Может быть. Не знаю, что он там держал. Равик поставил чемодан на стол у окна и открыл. Бутылки, белье, записные книжки, ящик акварельных красок, кисточки, книга, в боковом отделении парусинового портфеля — две кредитки, завернутые в папиросную бумагу. Он посмотрел их на свет.
— Вот сто долларов, — сказал он. — Возьмите. Сможете жить на них какое-то время. Чемодан поставим рядом с вашими вещами. С таким же успехом он мог принадлежать и вам.
— Спасибо, — сказала женщина.
— Возможно, сейчас вы и находите все это отвратительным. Но без этого не обойтись. Это важно для вас: сможете продержаться какое-то время.
— Не вижу в этом ничего отвратительного. Но сама бы я этим заниматься не могла.
Равик наполнил рюмки.
— Выпейте еще.
Она медленно выпила коньяк.
— Вам лучше? — спросил он.
Она посмотрела на него.
— Мне не лучше и не хуже. Мне — никак. Она сидела, едва различимая в сумерках. Время от времени по ее лицу и рукам пробегал красный луч световой рекламы.
— Я ни о чем не могу думать, пока он здесь, — проговорила она.
Санитары — их было двое — сдернули одеяло, придвинули носилки к кровати и положили на них труп. Они работали споро и деловито. Равик стоял рядом с женщиной, на случай если ей станет плохо. Прежде чем санитары накрыли тело простыней, он нагнулся к ночному столику и взял деревянную фигурку Мадонны.
— Мне казалось, это одна из ваших вещей, — произнес он. — Вы не оставите ее себе?
— Нет.
Он протянул ей Мадонну. Она ее не взяла. Он открыл маленький чемодан и положил туда фигурку.
Санитары накрыли труп простыней. Потом подняли носилки. Дверь была узка, в коридоре тоже нельзя было развернуться. Они попытались протиснуться в дверь, но это оказалось невозможным. Носилки были слишком широки.
— Придется снять, — сказал старший санитар. — С носилками не пройти.
Он вопросительно посмотрел на Равика.