Трижды герой
Шрифт:
— А что я сделал, Нина Васильевна, — протяжноноюще, как говорят провинившиеся школьники, произносит Кожедуб. — Я больше не буду. Простите меня, — и они оба хохочут, и ребятишки в красных галстуках хохочут тоже.
— А помнишь, Ваня, как был мороз и ты только один и пришел в школу и чуть не отморозил уши?
— Помню, Нина Васильевна, и мороз помню, и книжку, которую вы мне тогда подарили, тоже помню...
Поздно ночью, когда все село угомонилось наконец, и только девчата не спят и поют где-то далеко, наверное, у самой реки, знакомые сызмальства песни, Кожедуб лежит с открытыми
ДЕТСТВО
В лугах, за деревней, уже совсем темно. Над недальними болотами висят дрожащие лягушечьи хоры, с реки тянет сыростью.
Луна уже поднялась высоко, стала маленькой серебряной монетой. Мимо нее проплывают полупрозрачные облака, легко и стремительно отрывающиеся от черной громады застывшего леса. Одна за другой от небосвода отделяются голубые звезды и, резко прочерчивая небо, падают далеко за лесом.
«Хоть бы одна упала рядом, потрогать бы ее», — думает Ваня. Вдвоем с Гришей Вареником они медленно едут на лошадях к лесу. Ваня на старой кобыле Машке, а Гриша — на крепком и вздорном коньке со странным прозвищем Богданыч.
С самой весны Ваня мечтал о поездке в ночное. Отец строг и неразговорчив, и не угадаешь иногда, как он отнесется к какой-нибудь твоей затее. Он широкоплеч, коренаст и часто подолгу хмуро и задумчиво глядит мимо всех, куда-то вдаль. Он любит читать запоем, беззвучно шевеля губами, самозабвенно, как читают только те, кто выучился грамоте уже взрослым.
Мама — совсем другая. Она худа, измождена, вечно в движении, в непрестанных хлопотах. К вечеру она валится с ног от стряпни, стирки, мытья полов, она ложится, почти падает на постель и тихо стонет, жалуясь на боль в руках и ногах, на колотье в боку и ломоту в пояснице. Отец стоит подле нее и тяжело вздыхает.
Жизнь в доме невеселая. Отец и мать уже надорвались, молодость и сила их прошла, а ртов много — четверо сыновей да дочь. Чему ж тут удивляться, если отец хмур и неразговорчив.
Для того чтобы отец отпустил в ночное, нужно справиться со старой кобылой Машкой.
Машка — кобыла глупая и норовистая. Уже который день Ваня тайком от всех обхаживает ее, стараясь с ней подружиться, но все без толку. Машка лягается, храпит, косит недобрым взглядом громадных слезящихся глаз. Вчера Ваня подманил ее краюхой, вцепился в гриву, подтянулся и, рискуя вот-вот свалиться, вскарабкался ей на шею. Машка рванулась, пошла с места размашистой, крупной рысью, Ваня не удержался и шлепнулся на землю. Кобыла оглянулась, весело помотала головой и спокойно отправилась домой.
По вечерам, когда народ уже давно возвратился с поля и поужинал и девчата, принарядившись, выходят из хат и идут широкой улицей на призывные звуки гармони, а в тишине, отраженные от речной глади, отчетливо звучат их грустные песни, — тогда мальчишки постарше выводят из дворов лошадей, садятся на них и с веселым гиком, размахивая свистящими лозинами, гонят их к лесу, в ночное...
Долго отец и слышать ничего не хотел о ночном.
Но вот как-то за ужином он сказал Ване как бы невзначай, пряча улыбку:
— Поведешь нынче Машку в ночное.
Ваня чуть не поперхнулся от радости и вылил борщ на рубашку, за что тут же получил от отца подзатыльник. Потом отец сгреб его с лавки и повел на двор. Он вывел кобылу, подсадил на нее сына. На улице уже сдерживал Богданыча Гриша Вареник, бывалый конюх, десяток раз ходивший в ночное.
Путь до леса недолог, но Ваня уже устал цепко держаться за гриву.
Но вот замелькал меж деревьев веселый огонек, потянуло вкусным дымом, послышались приглушенные голоса.
Ваня со спутником спрыгнули с лошадей, стреножили их и подошли к куреню.
Курень это то место, где ночуют стерегущие коней ребята. Там потрескивает всю ночь веселый огонек костра, там греются, варят уху, жарят сало и пекут картошку, там рассказывают самые страшные истории на свете.
Сейчас еще рано, никто не спит. Мальчишки играют в карты, старики задумчиво смотрят на огонь и курят, едкую махорку. Тихо вокруг, только слышно, как с хрустом жуют сочную траву и пофыркивают внизу, у реки, лошади.
Ваня подходит к огню с опаской. Сейчас, он знает, его будут испытывать, он получит какое-то таинственное и, кажется, не очень-то приятное крещение, о котором с загадочной ухмылкой рассказывал ему в дороге Гриша Вареник.
Поначалу все было очень весело и просто. Ваню обвели три раза вокруг костра, ребята хохотали, и Ваня тоже нерешительно смеялся. Но потом дядя Григорий, старший куреня, подал ему котелок и сказал:
— Сбегай-ка, хлопец, к речке и принеси воды. Полный котелок, до краев. Если расплескаешь, снова придется бежать. Заодно и коней посмотришь.
Да, вот это настоящее крещение! Идти к речке далековато, от нее и костра не увидишь, а там ведь и русалки, и ведьмы, и волки. Но делать нечего. Все ходили, и ничего с ними не случилось. Но то с ними... Не пойти нельзя— засмеют, ославят на всю Ображеевку.
Ваня молча, ни на кого не глядя, берет котелок, медленно пятится от костра и начинает спускаться по тропинке с пригорка. Потом, когда фигуры сидящих скрываются за пригорком и остается виден только сноп высоко взлетающих искр, припускается бежать что есть мочи к речке. По дороге глаза привыкают к темноте. У речки никого нет, тишина, только время от времени слышится всплеск — не то рыба, не то русалка. В темной глади воды чуть колышется звездное небо. Ваня заставляет себя не спеша зачерпнуть воду, еще раз равнодушно посмотреть вокруг и, так же не спеша, но все-таки невольно оглядываясь на реку, поднимается по тропинке. На лугу он по-хозяйски осматривает лошадей, весело подмигивает Машке, которая его не замечает и даже отворачивается, и степенно подходит к костру.