Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
— Чем же прогневили? — шептал он, уставившись в небо. — Неужто мало откупились? Неужто мало тех жизней, что забрали бьярмы? За что вновь корите?
Небо, как обычно бывает, не отвечало. Немногие тучки мчались, подгоняемые ветром. Именно тогда смертному и кажется, что всесильным богам глубоко наплевать на его горести. Возможно, это так и есть.
Жедан пошатнулся, прикрыл глаза ладонью. Бессильные слёзы катились по щекам, душа кричала подстреленной чайкой.
— Не за себя прошу, — продолжал шептать он. —
Сказал, а самому ещё страшнее сделалось. Коли жива останется племянница — быть ей рабой. А как с рабынями поступают, купец знал отлично, хотя сам никогда невольников не обижал.
— За что?! — снова выспросил он и, не выдержав, взвыл.
Взгляд сам скользнул к рыжебородому кульдею Ултену, после — к ромейке. Внутри что-то оборвалось, мысли закружились быстрей ярмарочной карусели.
— Затея, отвернись! — не своим голосом приказал Жедан.
Синеглазая девушка вздрогнула, уставилась на дядю, будто впервые видит.
— Отвороти глаза-то! — повторил купец. Его поддержали и остальные, соображая, что удумал Жедан.
Затея задрала подбородок, готовясь выказать спесь, но седатый кормщик бросил правило, ухватил девицу за плечи. И хотя был изранен и избит настолько, что еле ноги переставлял, держал крепко. Синеглазка и пискнуть не успела, как оказалась в плену.
На борту лодьи стало тихо, словно в могиле. Взгляд Жедана проследили все.
Ромейка вскочила. Замерла, прижав ладони к груди. Она по-прежнему напоминала гадюку, только испуганную.
— Нет… — протянул Ултен, ещё не веря, что намеренья купца серьёзны. — Ты не посмеешь её тронуть.
— Это тебя тронуть не посмею, — не глядя на священника, ответил Жедан. Голос прозвучал холодно, расчётливо. Он сделал единственный шаг в сторону ромейки, и тишину прорезал надрывный крик.
Купец невольно отшатнулся, а ромейка заметалась загнанной волчицей. Только что той кормы? Куда бежать, если вокруг глубокое, холодное Онежское море?
— Помоги, — бросил Жедан Розмичу.
Дружинник стрелой метнулся вперёд, без труда поймал ромейку за горло. Рабыня попыталась ответить — выцарапать глаза, да не дотянулась.
— Что вы! — заголосил кульдей. — Да разве ж так можно! Господь…
— Закрой пасть! — рыкнул Ловчан. — Иначе самого на требу пустим.
— Какая треба? — не унимался Ултен. — Вы разве не понимаете? Девица ни в чём не виновата!
— Виновата, — отрезал Жедан. — И ты, служитель чужого бога, виноват. Неужто не видишь? Все беды оттого, что ваше племя на борт взял. Боги не раз предупреждали, а я не слушал. Теперь понял. И волю богов выполню.
— Ка… — начал было кульдей, но смолк, получив удар рукоятью меча в темечко. Тяжелым кулём осел на гладкие доски.
Девица уже не голосила — хрипела. Слов Жедана не разумела, но тут и без слов всё ясно. Купец приближался, в его руке хищно поблескивал нож.
— Чужачка! Ты носишь знак мёртвого человека. Ты принесла несчастье моим людям и воинам нашего князя. По твоей вине боги осерчали. Я не знаю, смилостивятся ли они теперь.
Розмич умело перехватил руки ромейки, подскочивший Ловчан содрал с головы платок, стиснул в кулаке чёрные косы. Девку перегнули через борт, и Жедан, проворно очутившийся рядом, полоснул по горлу.
Затея вскрикнула надрывно, запричитала. Кормщик ладонью заслонил ей очи.
Тело ромейки задёргалось, кровь хлынула потоком. Она охотно смешивалась с тёмными волнами Онеги, будто и не чужая вовсе.
Несколько нескончаемо долгих мгновений прошли в полном беззвучии — даже неугомонные чайки притихли, на время оборвали вечный спор с морем. Рабыня затихла, и едва Ловчан выпустил смоляные косы, обвисла, удерживаемая только Розмичем.
— Славные боги, — зашептал купец. — Волю вашу выполняю. Примите же требу сию. Отведите беду, даруйте удачу. Я же, отныне и до скончания веков, буду оберегать землю эту от христьянской заразы.
Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.
— Затею… — выдохнул Жедан. — Затею не упустите. Я сейчас.
Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.
Синеглазка не противилась — привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.
От волнения голос купца охрип.
— Крест! — приказал он. — Крест снимай!
Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.
— Крест! — прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.
Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:
— Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!
Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.
Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.
— Отрекайся!
— Нет, — пискнула девушка.
— Отрекайся! — проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. — Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!