Трое неизвестных
Шрифт:
К вечеру вернулись с базы отдыха в общагу. Леша Шардаков в этот вечер изменил кастрюле с бульбой. В эту ночь Наташа Груева опять легла спать лицом к стене и даже не прислушивалась к шепоту, что доносился с соседней кровати.
Садофьев с Вартановым тоже поужинали без особого азарта, хотя должны были бы радоваться за своего друга, в жизни которого наступила такая грандиозная перемена.
Обычно на пути литературных героев судьба раскладывает различные препятствия, дабы испытать силу нахлынувшего чувства. Это называется в теории литературы перипетиями. В данном случае роль судьбы сыграна учебная часть. В понедельник было объявлено, что весь второй курс буквально с послезавтрашнего дня отправляется на картошку. Видите ли, работники сельхозотрасли Дмитровского района не справляются со своими обязанностями, и урожай рискует замерзнуть на полях.
До вечера того же дня Шардаков еще надеялся, что раз Дмитровский район находится в СССР, то и помогать работе его аграриев должны соотечественники, и иностранцы здесь ни при чем. Но выяснилось, что страны народной демократии примут участие в данном деле из солидарности.
Расстаться на месяц с возлюбленной в самый разгар романа – немыслимо.
Надо что-то делать!
К этому времени уже стало ясно, что учебная часть сквозь пальцы смотрит на посещаемость занятий, которые начинались только в 10 часов утра. А иной раз особые любители поспать являлись на занятия ко второй паре. Шардаков попросил Сережу Казначеева поддержать его со своей стороны, не отмечать все свои прогулы. Тот обещал.
Шардаков решил ехать вместе с Машкаловой.
Алка рассмеялась, была большой поклонницей всяких затей и приключений.
– А где ты будешь спать? – имелось в виду, что на картошке в одном помещении будет не одна только Груева в соседках.
– Придумаю что-нибудь, – Леша был готов горы свернуть, как водится.
Шардаков договорился со смотрящими, а тем – больше на одного работника, это не меньше. Да и как не поддержать парня в такой ситуации, это как-то не по-болгарски. Хотя, стоит напомнить, стояли густые советские времена, и комсомола никто в стране не отменял. Работал же Шардаков на совесть, перевыполнял чахлые литературные нормы сбора картошки, что никак не отражалось на его ночной активности. Возлюбленные устраивались в помещении старого пионерского лагеря, не очень удобно, но зато от души.
Но судьба-сюжетослагательница не унималась. Алке понадобилось зачем-то срочно съездить в общежитие, чуть ли не в посольство; ее вызывали по поводу, который не разглашался в письме.
Леше пришлось остаться.
Смотрящий, большой, усатый аспирант Влад, сказал ему, что не может потерять рабочую единицу. Придется Шардакову отдуваться за двоих.
– Да хоть за троих.
Работать не трудно, если есть куда принести добычу.
День-другой Леша выкладывался на полную, вызывая некоторое раздражение второкурсников, уже сумевших приучить начальство к небольшой норме своей выработки, и как тут быть, когда на фоне общей расслабленности маячит один истерический работник. Но и Шардакову без весточки от Алки было сложновато. Напоминаю, что мы описываем те времена, когда не было ничего похожего на мобильные телефоны.
И потом, что она там делает в Москве, вместо того чтобы рваться к любимому в Дмитров? Что там за козни в этом болгарском посольстве! Не отозвали ли ее на родину?
Может быть, проснулся ее прежний, о котором шла смутная речь еще до их знакомства с Шардаковым.
Леша разузнал, кто это. Георгий Миланов. Звучит угрожающе. А что, если этот шикарный болгарин сам явился в русскую столицу, прекращая размолвку с пассией.
Шардаков послал на фиг смотрящего, оседлал очередную гору картошки в кузове грузовика, рванул в Дмитров, а оттуда – в Москву. Примчался на третьем троллейбусе на улицу Руставели, взлетел на пятый этаж.
Вот ее дверь, заперта.
Ломанулся к себе в комнату. Там никого. Не стал переодеваться, было невыносимо, только умыл физиономию на кухне – и к Садофьеву.
Тот сообщил ему страшную новость. Глядя куда-то в угол, понимая, что разрубает сердце друга.
– Что? – для начала не поверил Леша.
Сергей пожал плечами.
– Да уж.
– Где она?
Садофьев опять пожал плечами.
– Наверное, в кино.
– В Орле?
Друг тихо кивнул.
Шардаков бросился вниз по улице, она с небольшим уклоном уходила к железке, к станции электрички. Не доходя до станции, углом выходил на улицу местный кинотеатр. Но в данный момент сеанса не было. Потолкавшись в фойе, Леша никого не обнаружил. И тут заметил, что Садофьев следует в полушаге за ним и все время хочет что-то сказать.
– Кафе-мороженое.
«Ах вот оно что!»
На первом этаже того же здания, где располагался кинотеатр, имелась затрапезная, но (выбирать не приходилось) кафешка. Именно туда влетел прямо как был, с картофельного поля, Леша Шардаков и увидел их. Алка давилась от хохота, а Миша Вартанов что-то рассказывал ей на ухо. Ситуация не вызывающая сомнений.
Они заметили Шардакова одновременно.
Алка осталась сидеть, делая вид, что ее чем-то страшно заинтересовало мороженое в вазочке.
Миша встал. Он чувствовал себя плохо, как и всякий гаденыш, схваченный на месте преступления.
Крушение дружбы тронуло Лешу не так сильно, как крушение любви. Он решительно приблизился, весь обветренный, «как скалы», и с размаху влупил Алке хлесткую пощечину. Мгновенно Вартанов овладел собою и полупустой бутылкой шампанского шарахнул Шардакова по голове.
Тот рухнул. По лицу поползла струйка крови.
Завизжала официантка. Все обернулись.
Подбежал Садофьев, подхватил Шардакова подмышки.
– Уходите! – резко крикнул он Алке и Вартанову. – Сейчас сюда ментовку вызовут.
Как потом рассказывали в широких институтских кругах, именно Сережа Садофьев спас положение своей собранностью и решительностью.
Наверное, ошибаюсь, но мне кажется, что именно в это время появилась серия анекдотов про чукчей, и среди них тот анекдот, где была фраза: «Чукча не читатель, чукча – писатель!» Так вот, студент литературного института был именно читателем в первую очередь. Писателем во вторую. Что там напишется, это мы еще посмотрим, а вот по части чтения студент Лита – впереди планеты всей. И особенно налегал он на литературу именно запрещенную. На общих собраниях студентов ректор Владимир Федорович Пименов тряс угрожающе пальцем, предупреждая нас от чтения Набокова, но даже он понимал, что слушатель его вуза не может ограничиться по этой части одним лишь Сартаковым, иначе из него получится в результате этого чтения всего лишь маленький Сартаков. А это никому не надо. Конечно, оставались еще Пушкин с Толстым не полностью прочитанные нашим студентом, но все же тяга мысленная за рубеж если и не поощрялась, то не каралась.
Общежитие Лита представляло собой что-то вроде книжной биржи, где постоянно шел обмен активами. Активы эти делились на несколько видов.
Во-первых, оригинальные тексты издательства имени Чехова и других. Они поступали на биржу из библиотек писательских дочек, в значительном количестве учившихся в институте. Что интересно, только дочек, сыновей тех же писателей в институте почти не было. Писатели разъезжали по заграницам и привозили многочисленную запрещенную литературу. В доме каждого уважающего себя сочинителя был шкаф с такой литературой. Дочери, как правило, не были жмотами, и делились продукцией с однокурсниками, с которыми дружили.