Трое против Нави
Шрифт:
«На свидание», – вертелось у меня в голове.
Когда я вполз, Юдин сидел за столом, задумчиво воззрившись на бутылку, стоявшую посреди натюрморта из сосиски, помидора и открытой банки майонеза. Саня мельком взглянул на меня и вернулся к своим размышлениям.
– Так-то, – сказал я. – Поделом мне, придурку.
– Самокритично, – отозвался Шурик.
– Потерял я её. Окончательно. Навсегда.
– Печально, – сказал Саня. – Всякое в жизни случается. Вот я уже пять минут смотрю на это и не могу припомнить, откуда оно
– Иди ты к дьяволу. Все пропало.
Он пощупал карманы в поисках сигарет. Поиски увенчались успехом.
– Неправда. Не все, – философски заметил Саня, закуривая. – Сигареты на месте. Общежитие тоже. И, судя по всему, континент Евразия тоже никуда не делся. У нас в наличии даже кое-что лишнее. То, что не пропало, а наоборот, появилось. Причем для меня загадка, каким путем.
– О чем ты думаешь? У неё кто-то уже есть, понимаешь!
Саня, наконец, понял, что мне и впрямь плохо.
– Шустрая девка, – оценил Шурик. – Время зря не теряет. Пару раз сходила с тобой в кафе, мозги запудрила и тут же бросила.
Я мычал, глядя в пол и погрузив пальцы в волосы. Саня похлопал меня по плечу:
– Слушай, Гордюков. Вот что я тебе скажу. Ты слишком серьезно относишься к женскому полу. А это не прощается. Бери пример с меня. Ты когда-нибудь видел, чтобы я страдал по плоти так, как ты? Никогда. Я всегда остаюсь в форме и о дурном не думаю. Девушки есть девушки, что с них взять? Как там о них сказано у… э… Ну их к черту, короче. Хотел процитировать и забыл. Вот увидишь, облегчение наступит уже завтра. Да какой завтра! Сегодня! Сейчас! Вот решим один вопросец, и все нормализуется.
Глупец… Он думал меня успокоить своими речами, не подозревая, что творится у меня в душе. В таких натурах, как я, погибающая любовь производит больше разрушений, чем пуля.
– Забудь этот инцидент. Вычеркни эту страницу из жизни, – резюмировал Юдин. – Женщины – зло. Я тебя сегодня же познакомлю с одной симпатичной особой, и все твои душевные колики как рукой снимет. А пока встряхнись и помоги мне выяснить одну крайне важную вещь. Как, по-твоему, что это? – показал он на бутылку.
Я взял ее, вынул пробку и понюхал.
– Спиртное. Самогон, наверное. Или настойка какая-то.
Он кивнул.
– Мне тоже так кажется. А ты не помнишь, откуда он у нас?
– Не-а. Может, с выходных остался? Андрей с Виталиком что-то приносили с собой.
– После них останется, гляди, – скривился Саша. – По-моему, все допили.
– Может, мы покупали?
– Самогон?
Действительно, это было глупое предположение. Дверь неожиданно стала приоткрываться, и Саня с ловкостью фокусника спрятал бутылку.
– Юдин, к вам можно? – донеслось снаружи.
– Конечно. Заходите.
В комнату по-звериному, точно крадучись, проник профессор Игорь Семенович Вритрин. Он внимательно изучил нас своими горящими зелеными глазами. От этого мне стало совсем плохо, и я испугался, что меня вырвет.
– Что с вами? – спросил Вритрин, обращаясь ко мне.
– Отравился, – отпарировал Шурик, подмигивая. – Сегодня в кафе пирожки дрянные.
– Проклятье! – прохрипел профессор. – Вы что, в комнате курите?
– Гостей не ждали, – сказал Саня, странно изгибаясь всем телом. Похоже, ему тоже стало не слаще моего.
– Курят, пьют! – почти прорычал профессор, вращая головой странным образом. – Что это вам даёт?
– Это помогает снимать внутренние экзистенциальные противоречия, – сказал Юдин, подлизываясь к преподавателю. – К тому же среда засасывает. В систему ценностей западной цивилизации входят комфорт, покой и удовольствия. Нет бы продать все имущество, отправиться куда-нибудь в Тибет, заняться медитацией, у-шу, жрать тростник. Абсолютно здоровый образ жизни. Но никто не променяет на это свой диван, телевизор и кружку пива. Вот ты, Серый, отправился бы в Тибет?
– Издеваешься? – едва простонал я.
– Видите, профессор, что с ним сотворила среда. А ведь…
– Замолчи! Кали-юга ниррити шушна! – гаркнул Вритрин, оборвав вдохновенный словесный понос Юдина, после чего широкими скачками помчался по коридору.
– Чего-чего? – прошептал я.
– Не разобрал. Как я его, а? Интересно, чего он хотел?
Я начал смеяться, неожиданно для самого себя. Смех был каким-то истеричным, даже перешел в завывания, но я никак не мог остановиться и замолчал только тогда, когда Саня ткнул меня локтем в ребра.
– Хватит ржать, дурак! – приказал он. – Сейчас весь этаж сбежится. Неврастеник, тебе лечиться нужно. То у него депрессия, то хохочет, как дурень…
Я замолчал, перевел дух и, перефразируя профессора, заметил:
– В воздухе какое-то напряжение. Тебе не кажется?
– Это у тебя в мозгах напряжение! – взбесился Саня. – Черт, что за день такой сегодня!
Потом он успокоился, сел и произнес:
– Хотя, знаешь, ты, пожалуй, прав насчет напряжения. Тьху, слово-то какое-то неудачное. На самом деле чувствуется совсем другое.
– Ох… – только и сказал я.
Мне вдруг очень важным показалось припомнить детали тягучего ночного кошмара, который мучил меня в течении тех немногих часов, которые я провел в постели. Серая лесная мгла, лица странных людей, звериные морды, смутные силуэты непонятных построек. Исполинское дерево, возвышающееся над ночной долиной, окаймленной на горизонте горной цепью. Клубящиеся черные тени на вершине дерева… Потом… Что же было потом? Осталось только лицо Татьяны. И еще что-то. Просто взгляд, присутствие. Помню, когда я его увидел, меня переполняли два ощущения: усталость и удовлетворение. Безграничная усталость и безграничное удовлетворение, как будто мне удалось сделать нечто, важнее чего в жизни ничего не может быть. Больше я ничего не помнил.