Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)
Шрифт:
Следом за мной через улицу пошел Уткин. Он идет, как балерина, на цыпочках, раскинув руки в стороны. Попов неуклюже переставляет ноги, идет тихо.
Если бы мне сказали, что идет Леонтий, а шел Вовка, я все равно узнал бы Вовку. Хотя Вовка не похож теперь на того Вовку, который даже с трамвайной подножки боялся прыгнуть. Мальчик-интеллигент из двадцать восьмой квартиры, в одной руке скрипочка, в другой нотная папочка. Васька Чудин всегда мог отвесить Вовке затрещину, и тот, поправляя очки, невозмутимо уходил домой.
Сейчас бы
А прошел-то с тех пор всего один год. Но на войне один день за три считают. Да мы прибавили себе по два года — выходит, что мы просто старики.
— Так вот, ребята, — сказал Леонтий, — я пошел догонять своих. Нам до утра пересечь город надо, А вам в эту сторону. Уткин тут два раза был, дорогу знает. Делайте свое дело и затемно домой. Светает в пять тридцать. Не увлекайтесь!
Леонтий растворился в темноте как призрак.
Уткин хорошо знал маршрут, но мы тоже изучили план города, фотографии. Мы точно знали и место, где находимся, и куда нам нужно идти.
Мы крались по улицам Воронежа, ползли по мостовой, по тротуарам, по грудам битого кирпича. Я вдруг представил, что вот так бы я полз по улице Горького. Мне стало грустно и захотелось плакать.
Впереди Ботанический сад. Высокие липы уже сбросили листву. Им-то какое дело до войны. Дохнуло осенью, значит, пора ронять листья. Листья рассыпались по газонам, по аллеям. Чуть ветер подхватит их — и они двигаются, сухо шурша.
Смахнуть бы листву со скамейки, привалиться к спинке и посидеть. Год назад мы были с Галкой в Краснопресненском парке. Где-то били зенитки. Мы радовались встрече, ловили желтые листья, пахнущие осенью, и смеялись от счастья.
Как это неправдоподобно! Если бы я сейчас громко засмеялся, то кто-нибудь из моих друзей ударил бы меня прикладом по башке.
— Правее иди, — дернул меня за рукав Уткин. — Там улица поуже.
Улица — самое страшное место для разведчика. Первым пошел Уткин. Неслышно передвигался он по мостовой. Вдруг две узкие полоски света резанули темноту. Уткин распластался на брусчатке.
Из-за угла выехала машина и остановилась метрах в трехстах от нас. Гитлеровцы выскочили из машины и принялись стучать прикладами в дверь дома, выкрикивая какие-то немецкие слова. Им-то можно орать.
Пока они орали, сержант Уткин, как ящерица, полз на ту сторону улицы.
Послышался плач женщины и ребенка.
— Людоеды! — сказал Вовка и зло закинул автомат за спину.
Из дома вывели женщину с ребенком и втолкнули в машину.
Машина развернулась, лизнув светом стены домов, и скрылась. Зачем их увезли, куда? Может, они не вернутся домой?
А мы не можем помочь им. Нам нужно идти вперед. Мы должны отыскать пятиэтажный дом. Оттуда видна дорога к Дону и западная часть парка. Мы нашли этот дом. Высокое здание. Круглые колонны на фасаде. Островерхая старинная крыша. На стенах зловеще чернеют пустые глазницы окон.
Мы вошли в подъезд, и мертвая тишина охватила нас. Казалось, мы попали в подземелье и теперь должны были выбираться из него по этой широкой лестнице, на которой кое-где не хватает ступеней.
Путь до пятого этажа кажется долгим, как до Луны. «Может, где-нибудь на балках стоит пианино, — подумал я, вспомнив Генку. — Не дай бог задеть это пианино».
С высоты пятого этажа было видно все, что нужно. В городском парке под прикрытием развесистых деревьев и маскировочных сеток немцы сосредоточили танки и пехоту. Среди деревьев медленно движутся грузовики, освещая дорогу узкими полосками света. Иногда свет вырывает из темноты замершие в строю танки и пушки, около них солдаты.
— Вот они, фрицы, — прошептал Уткин, — во множественном числе. Гранатой бы их!
— Утром они получат заряд побольше, — сказал Вовка.
Я вынул карту. При тусклом свете маленького трофейного фонарика мы с Вовкой точно определили цель и поставили на карте крестик.
Может, сегодня ночью немцы еще подбросят подкрепления. Хочется им выбить нас из Воронежа, им хочется гнать нас до самой Сибири…
— Нельзя ли закурить, товарищ лейтенант? — обратился к Вовке Попов. — Душа ноет.
— Мы в рукаве, потихоньку, а дыма они не учуют: он вверх пойдет, — сказал Уткин.
Попов вынул кисет и старательно скрутил большую цигарку на двоих, потом достал кремень и огниво.
— Раньше, когда я в Мелитополе жил, — со вздохом сказал Уткин, — я «Казбек» курил. Работал электромонтером. Приходишь по вызову: «Какие неполадки, хозяюшка?» — «Пожалуйста, почините это, то, пятое, десятое» А потом звенит рюмочка. Легкая закусочка, папиросочки. Жизнь!
— А я трактористом был, — сказал Попов.
— Сколько тебе лет, Попов? — спросил Вовка.
— Тридцать восемь.
— Старик!
— Какой же я старик? — удивился Попов.
— Ты прожил столько, сколько я и еще лейтенант Денисов.
— Неужели?
Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я сказал:
— Скоро к лейтенанту Берзалину невеста приедет.
— Дела! — воскликнул Уткин.
— Она курсы медсестер кончила.
— Значит, свадьбу сыграем, — решил Попов.
— Представляете, — подхватил разговор Уткин, — фашист рвется, вся рожа в крови, а мы свадьбу играем. Водка ручьем течет. Песни под гитару поем. Патефон достанем. У начхима Колесова есть. Комдива пригласим — будет свадебным генералом, и так далее и тому подобное.
Улыбка бродила по Вовкиному лицу.
— Я два раза женат был, — сказал Попов, когда Уткин исчерпал свою фантазию. — Первая жена во время родов умерла, царство ей небесное. Девочку родила. Перед самой войной вторую женку взял. Пожили полгодика, и меня в армию забрали, а она вскорости мальчика родила. Растет там без меня, Тихоном назвали. Тихий, говорят: пососет и снова спит. Поглядеть бы!