Трое в лодке, не считая собаки
Шрифт:
Мы принялись искать консервный нож, чтобы открыть банку. Мы вытряхнули все из корзины. Мы вывернули наизнанку все сумки. Мы сняли доски со дна лодки. Мы вытащили все барахло на берег и перерыли его. Консервного ножа не было.
Тогда Гаррис попытался открыть банку складным ножиком, сломал ножик и сильно порезался. Потом Джордж попытался открыть ее ножницами, ножницы разлетелись и чуть не выкололи Джорджу глаз. Пока они перевязывали раны, я сделал попытку проткнуть эту штуку багром. Багор соскользнул, швырнул меня за борт, в двухфутовый слой жидкой грязи. Банка, целая и невредимая, укатилась и разбила чайную чашку.
Тогда мы все взбесились. Мы перетащили банку на берег, и Гаррис отправился
В тот день Джорджу спасла жизнь соломенная шляпа. Он хранит ее до сих пор (вернее, то что он нее осталось), и в зимние вечера, когда дымят трубки и мальчишки плетут небылицы о страшных опасностях, сквозь которые им пришлось пройти, Джордж приносит ее, пускает по кругу, и волнующая история повествуется снова, всякий раз по-новому гиперболизируясь.
Гаррис отделался поверхностными ранениями.
После этого я схватил банку и молотил по ней мачтой, пока не выбился из сил и не пришел в отчаяние, после чего за нее взялся Гаррис.
Мы расплющили эту банку в лепешку; потом мы сплющили ее обратно в куб; мы наштамповали из нее всех известных на сегодня стереометрических форм, но не смогли ее даже проткнуть. Тогда на нее набросился Джордж. Он сколотил из нее нечто настолько дикое, настолько фантасмагорическое, настолько сверхъестественное в своем кошмаре — что испугался и бросил мачту. Тогда мы уселись вокруг на траве и уставились на нее.
Поперек верхнего донышка образовалась здоровенная вмятина, точно какая-то глумливая рожа; это привело нас в такую ярость, что Гаррис вскочил, схватил гадину и зашвырнул на самую середину реки; и когда она утонула, мы прохрипели ей вдогонку проклятия, бросились в лодку, схватились за весла, покинули это место и без остановки гребли до самого Мэйденхеда.
Мэйденхед слишком много из себя строит, и поэтому место малоприятное. Это притон для курортных щеголей и их расфуфыренных спутниц. Это город безвкусных отелей, которым благоволят в основном хлыщи и девицы из кордебалета. Это та дьявольская кухня, откуда расползаются злые духи реки — паровые баркасы. У всякого герцога из «Лондонского Журнала» обязательно найдется в Мэйденхеде «местечко» [35] ; сюда же обычно являются героини трехтомных романов, чтобы покутить с чужими мужьями.
35
У всякого герцога из «Лондонского Журнала» обязательно найдется в Мэйденхеде «местечко»… — «Лондонский Журнал; еженедельные материалы по литературе, науке и искусству», выходил с 1845 по 1906. Несмотря на впечатляющий заголовок, представлял собой «солянку» из мелодраматической беллетристики, кулинарных рецептов, советов по этикету и т. д. Места, подобные Мэйденхеду, часто присутствовали на страницах еженедельника (интересно, что несмотря на издевку, Джером сам в конце концов приобрел себе дом в Мэйденхеде).
Мы быстро прошли Мэйденхед, потом притормозили и не спеша двинулись по роскошному плесу между Боултерским и Кукэмским шлюзами. Кливлендский лес по-прежнему нес свой изысканный весенний убор и склонялся к реке сплошным рядом всевозможных оттенков сказочно-зеленого цвета. В такой совей нетронутой прелести это, пожалуй, самый замечательный уголок на всей Темзе. Неохотно и медленно мы уводили свое суденышко из волшебного царства покоя.
В заводи чуть ниже Кукэма мы устроились на привал и сели пить чай. Когда мы прошли Кукэмский шлюз, уже наступил вечер. Поднялся довольно свежий ветер — как ни странно, попутный. Обычно ветер на реке остервенело дует вам навстречу, в какую сторону вы бы ни шли. Он дует вам навстречу утром, когда вы отчаливаете на целый день, и вы долго гребете, представляя, как будет здорово возвращаться назад под парусом. Затем, после обеда, ветер меняет курс, и вам приходится лезть ему наперекор вон из кожи всю дорогу обратно.
Но если вы вообще забываете взять с собой парус, ветер будет попутным в оба конца. Что поделаешь! Наш мир — всего лишь испытательный полигон, в котором люди появляются для того чтобы нести мучения, так же как искры — чтобы возноситься ввысь.
Однако на этот раз они, похоже, что-то напутали и пустили ветер нам в спину, вместо того чтобы пустить в лицо. Мы, тише воды ниже травы, поставили парус раньше чем они обнаружили свою ошибку, развалились в задумчивых позах — парус расправился, натянулся, поворчал на мачту — и мы понеслись.
На руле сидел я.
По-моему, нет ничего более захватывающего, чем ходить под парусом. Только под парусом человек пока что может летать (и еще во сне). Крылья быстрого ветра уносят вас прочь, в неизвестную даль. Вы больше не жалкая, неуклюжая, бессильная тварь, слепленная из глины, которая ползает извиваясь по грязи — вы теперь Часть Природы! Ваши сердца теперь бьются вместе! Она обвивает вас своими удивительными руками и прижимает к сердцу! Вы духовно сливаетесь с нею; ваше тело становится легким как пух! Эфир звучит для вас воздушными голосами. Земля кажется далекой и маленькой; облака, которые едва не касаются головы, — ваши братья, и вы простираете к ним свои руки.
Мы были совсем одни на реке; лишь где-то вдали чуть виднелась стоящая на якоре плоскодонка, в которой сидели три рыболова. И мы неслись над водой, и лесистые берега мчались навстречу, и мы хранили молчание.
Я по-прежнему сидел на руле.
Приблизившись, мы увидели, что рыболовы были пожилые и важные. Они сидели в плоскодонке на стульях и не отрываясь следили за удочками. Багряный закат бросал на воду таинственный свет, и озарял пламенем башни деревьев, и превращал всклокоченные облака в сверкающий золотой венец. Это был час, исполненный глубокого очарования, томления, страстной надежды. Наш маленький парус вздымался к пурпурному небу; вокруг уже опускались сумерки, окутывая мир тенями всех цветов радуги, а сзади уже кралась ночь.
Нам казалось, что мы, как будто рыцари из какой-то старинной легенды, плывем по волшебному озеру в неведомое царство сумерек, в необъятный край заходящего солнца.
Мы не попали в царство сумерек; мы вмазались со всего хода в ту самую плоскодонку, в которой удили рыбу те самые старцы-удильщики. Сначала мы даже не разобрались, что собственно произошло, потому что из-за паруса ничего не было видно; но по характеру выражений, огласивших вечерний воздух, мы пришли к выводу, что оказались по соседству с человеческими существами, и эти человеческие существа обеспокоены и недовольны.
Гаррис спустил парус, и тогда мы увидели, что случилось. Мы сшибли упомянутых джентльменов со стульев в одну общую кучу на дно лодки, и теперь они медленно и мучительно пытались распутаться и освободиться друг от друга и рыбы. В процессе работы они осыпали нас бранью — не обычной, невдумчивой, будничной поверхностной бранью, но сложными, тщательно продуманными, всеобъемлющими проклятиями, которые охватывали весь наш жизненный путь и распространялись в далекое будущее, включая при этом всех наших родственников, все предметы, явления и процессы, которые могли бы иметь к нам какое-то отношение — добротными, существенными проклятиями.