Трое
Шрифт:
– А!
– Как живёшь?
– спросил Илья, идя рядом с ним.
– Надо бы хуже, да - нельзя... Ты как?
– Н-ничего...
– Тоже, видно, не сладко...
Помолчали, идя рядом и касаясь один другого локтями.
– Что к нам не придёшь?
– сказал Илья.
– Всё некогда... Свободного-то время не больно нам отпущено, сам знаешь...
– Нашлось бы, коли захотел...
– с упрёком сказал Илья.
– А ты не сердись... Меня зовёшь, а сам ни разу и не
– А ведь верно!
– воскликнул Илья с улыбкой.
Павел взглянул на него и заговорил более оживлённо:
– Я один живу, товарищей нет, - не встречаются по душе. Хворал, почти три месяца в больнице валялся, - никто не пришёл за всё время...
– Чем хворал?
– Пьяный простудился... Брюшной тиф был... Выздоравливать стал - мука! Один лежишь весь день, всю ночь... и кажется тебе, что ты и нем и слеп... брошен в яму, как кутёнок. Спасибо доктору... книжки всё давал мне... а то с тоски издох бы я...
– Книжки-то хорошие?
– спросил Лунёв.
– Да-а, хороши! Стихи читал я - Лермонтова, Некрасова, Пушкина... Бывало, читаю, как молоко пью. Есть, брат, стихи такие, - читаешь - словно милая целует. А иной раз стих хлыстнёт тебя по сердцу, как искру высечет: вспыхнешь весь...
– А я отвыкать стал от книг, - вздохнув, сказал Илья.
– Читаешь одно, глядишь - другое...
– То и хорошо... Зайдём в трактир? Посидим, потолкуем... Мне надо в одно место, да ещё рано...
– Пойдём!
– согласился Илья и дружески взял Павла за руку. Тот опять взглянул в лицо ему, улыбнулся и сказал:
– Никогда у нас с тобой особой дружбы не было, а встречать тебя мне приятно...
– Ну, не знаю, приятно ли тебе... А мне - да!
– Эх, брат!
– прервал Павел его речь.
– Догнал ты меня, когда я о таких делах думал, - лучше не вспоминать!
– Махнув рукой, он замолчал и пошёл медленнее.
Они зашли в первый попавшийся на пути трактир, сели там в уголок, спросили себе пива. При свете ламп Илья увидал, что лицо Павла похудело и осунулось, глаза у него беспокойны, а губы, раньше насмешливо полуоткрытые, теперь плотно сомкнулись.
– Ты где работаешь?
– спросил он Грачёва.
– Опять в типографии, - невесело сказал Павел.
– Трудно?
– Не работа ест, - забота.
Илья чувствовал смутное удовольствие, видя весёлого и бойкого Пашку унылым и озабоченным. Ему хотелось узнать, что так изменило Павла, и он, усиленно подливая пива в стакан ему, выспрашивал:
– Стихи-то сочиняешь?
– Теперь - бросил, а раньше много сочинял. Показывал доктору - хвалит. Одни он даже в газете напечатал...
– Ого!
– воскликнул Илья.
– Какие же стихи? Ну-ка, скажи!
Горячее
– Какие?
– переспросил он, крепко потирая лоб рукой.
– Забыл я. Ей-богу, забыл! Погоди, может, вспомню. У меня их всегда в башке - как пчёл в улье... так и жужжат! Иной раз начну сочинять, так разгорячусь даже... Кипит в душе, слёзы на глаза выступают... хочется рассказать про это гладко, а слов нет...
– Он вздохнул и, тряхнув головой, добавил: - В душе замешано густо, а выложишь на бумагу - пусто...
– Ты мне скажи какие-нибудь!
– попросил Илья. Чем больше он присматривался к Павлу, тем сильнее росло его любопытство, и понемножку к любопытству этому примешивалось хорошее, тёплое и грустное чувство.
– Я смешные сочиняю - про свою жизнь, - сказал Грачёв, смущённо улыбаясь. Оглянулся вокруг, кашлянул и вполголоса начал говорить, не глядя в лицо товарища:
Ночь... Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу...
И спать я совсем, не хочу...
Павел остановился, глубоко вздохнул и продолжал медленнее и тише:
Судьба меня душит, она меня давит...
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку - и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне - водки бутылку...
Стоит предо мною бутылка вина...
Блестит при луне, как смеётся она...
Вином я сердечные раны лечу:
С вина в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу...
Не выпить ли лучше ещё мне стакан?
Я - выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают...
Кончив читать, Грачёв мельком взглянул на Илью и, ещё ниже опустив голову, тихо сказал:
– Вот... всё больше такие у меня...
Он застучал пальцами по краю стола и беспокойно задвигался на стуле.
Несколько секунд Илья пристально смотрел на Грачёва с недоверчивым удивлением. В его ушах звучала складная речь, но ему было трудно поверить, что её сложил этот худой парень с беспокойными глазами, одетый в старую, толстую рубаху и тяжёлые сапоги.
– Н-ну, брат, это не очень смешно!
– медленно и негромко заговорил он, присматриваясь к Павлу.
– Это хорошо... Меня за сердце взяло... право! Ну-ка, скажи ещё раз...
Павел быстро вскинул голову, взглянул на своего слушателя весёлыми глазами и, подвинувшись к нему ближе, тихонько спросил: