Трое
Шрифт:
– Вправду - нравится?
– Чудак!.. Стану я врать?
Павел начал читать тихо, задумчиво, с остановками, глубоко вздыхая, когда у него не хватало голоса. И когда он прочитал, сомнение Ильи в том, что Павел сам сочинил стихи, возросло.
– А ну-ка другие?
– попросил он.
– Я лучше к тебе приду с тетрадкой... А то у меня всё длинные... и пора мне идти! Потом - плохо я помню... Всё концы да начала вертятся на языке... Вот, есть такие стихи - будто я иду по лесу ночью и заплутался, устал... ну, - страшно... один я... ну, вот, я ищу выхода
Изныли ноги,
Устало сердце
Всё нет пути!
Земля родная!
Хоть ты скажи мне
Куда идти?
Прилёг к земле я
К её родимой
Сырой груди
И слышал сердцем
Глубокий шёпот:
– Сюда иди!
– Слушай, Илья, пойдём со мной, а? Пойдём? Не хочется мне с тобой прощаться...
Грачёв суетился, дёргал Илью за рукав, ласково заглядывал в лицо.
– Иду!
– сказал Илья.
– Мне тоже хочется с тобой побыть... По правде скажу - и верю я тебе, и нет... Уж больно ты любопытен! Ловко у тебя стихи-то выходят...
– Не веришь, что мои?
– Коли твои - молодчина ты!
– искренно воскликнул Илья.
– Я, брат, подучусь, так буду писать - держись только!
– Чеши!
– Эх, Илья! Кабы мне ума!..
Они быстро шагали по улице и, на лету схватывая слова друг друга, торопливо перекидывались ими, всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на лицах у них, оседал на одежде, приставал к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.
– О, дьявол!
– выругался Илья, оступившись в какую-то яму, полную грязи и снега.
– Держи левее...
– Куда мы идём?
– К Сидорихе, - знаешь?
– Знаю...
– помолчав, ответил Илья и засмеялся.
– Коротки, брат, дорожки наши!..
– Эх!
– тихо сказал Павел, - я понимаю!.. Да надо мне туда: дело у меня... Скажу я тебе... Илья! Горько мне говорить про это...
Павел шумно плюнул.
– Видишь, - девушка там есть одна... Поглядишь какая... Всю душу спалить может... Была она горничной у того доктора, что лечил меня. Ходил я к нему за книжками... когда выздоровел... Ну, придешь, сидишь... А она тут... прыгает, смеётся... Я - к ней... Она сразу сдалась, безо всяких слов... Началось у нас - такое! Небо вспыхнуло... Лечу к ней - как перо в огонь... Нацелуемся - губы вспухнут, кости ноют - эх! Чистенькая она, маленькая, как игрушечка, - обнимешь - и нет её! Будто птичкой в сердце мне влетела и поёт там песню... и поёт...
Он замолчал и как-то странно всхлипнул жадным звуком.
– Ну?
– спросил Илья, увлечённый его рассказом.
– Застала нас жена докторова... чёрт бы её взял! И барыня хорошая ведь, дура дьяволова! Бывало, тоже говорила со мной... славно так... Красивая... ведьма!..
– Ну?
– повторил Илья.
– Ну - шум поднялся... Прогнали Верку... Изругали её... И меня... Она - ко мне... А я в ту пору без места был...
Пашка скрипнул зубами и глухо сказал:
– Прибил я её... больно...
– Ушла?
– спросил Илья.
– Не-ет... кабы ушла, я бы в омут головой... Говорит - или убей, или не тронь... Я, говорит, тебе тяжела... Души, говорит, никому не дам...
– А ты - что?
– Я - всё делал: и бил её, и - плакал... А что я могу ещё? Кормить мне её нечем...
– А на место она - не хочет?
– Чёрт её уломает! Говорит - хорошо! Но дети у нас пойдут - куда их? А так, дескать, всё цело, всё - твоё, и детей не будет...
Илья Лунёв подумал и сказал:
– Умная она...
Пашка промолчал, быстро шагая в снежной мгле.
Он опередил товарища шага на три, потом обернулся к нему, остановился и глухо, шипящим голосом произнёс:
– Как подумаю я, что другие целуют её, - словно свинец мне в грудь нальётся...
– Бросить её не можешь?
– Её?
– с удивлением крикнул Павел.
Илья понял его удивление, когда увидал девушку.
Они пришли на окраину города, к одноэтажному дому. Его шесть окон были наглухо закрыты ставнями, это делало дом похожим на длинный, старый сарай. Мокрый снег густо облепил стены и крышу, точно хотел спрятать этот дом.
Пашка постучал в ворота, говоря:
– Тут - особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых с каждой... Девушек четыре только... Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты... Но девушек не стесняет ничем; хочешь - гуляй, хочешь - дома сиди,- только полсотни в месяц дай ей... Девушки дорогие, - им эти деньги легко достать... Тут одна есть Олимпиада, - меньше четвертной не ходит...
– А твоя - почём?
– спросил Илья, стряхивая снег с одежды.
– Н-не знаю, - тоже дорого...
– помолчав, тихим голосом ответил Грачёв.
За дверью раздался шум, золотая нитка света задрожала в воздухе...
– Кто там?
– Я это, Васса Сидоровна... Грачёв...
– А!
– Дверь отворилась; маленькая, сухая старушка, с огромным носом на дряблом лице, освещая Павла огнём свечи, ласково сказала.--Здравствуй... А Верунька-то давно мечется, ждёт тебя. Это кто с тобой?
– Товарищ...
– Кто пришёл?
– спросили откуда-то из тёмного, длинного коридора звучным голосом.
– К Вере это, Липочка...
– сказала старуха.
– Верка, твой!
– крикнул тот же звучный голос, гулко разносясь по коридору.
Тогда в глубине коридора быстро распахнулась дверь, и в широком пятне света встала маленькая фигурка девушки, одетой во всё белое, осыпанной густыми прядями золотистых волос.
– До-олго ты!
– низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими глазами.