Трое
Шрифт:
– Мой друг, - суховато и внушительно говорила ему Татьяна Власьевна, тесьмы шерстяной узкой надо бы прикупить. Гипюр тоже на исходе... Мало и ниток чёрных номер пятидесятый... Пуговицы перламутровые предлагает одна фирма, - комиссионер у меня был... Я послала сюда. Приходил он?
– Нет, - кратко ответил Илья. Эта женщина стала для него противной. Он подозревал, что Татьяна Власьевна взяла к себе в любовники Корсакова, недавно произведённого в пристава. Ему она назначала свидания всё реже, хотя относилась так же ласково
"Блудня... гадина..."
Она особенно гадка была ему, когда приходила в магазин проверять товар. Вертясь по лавочке, как волчок, она вскакивала на прилавок, доставала с верхних полок картонки, чихала от пыли, встряхивала головой и пилила Гаврика:
– Мальчик при магазине должен быть ловок и услужлив. Его не за то кормят хлебом, что он сидит целый день у двери и чистит себе пальцем в носу. А когда говорит хозяйка, он должен слушать внимательно и не смотреть букой...
Но у Гаврика был свой характер. Слушая щебетанье хозяйки, он пребывал в полном равнодушии. Разговаривал он с нею грубо, без признаков почтения к её сану хозяйки. А когда она уходила, он замечал хозяину:
– Ускакала пигалица...
– Так нельзя говорить про хозяйку, - внушал ему Илья, стараясь не улыбаться.
– Какая она хозяйка?
– протестовал Гаврик.
– Придёт, натрещит и ускачет... Хозяин - вы.
– И она...
– слабо возражал Илья, любивший солидного и прямодушного мальчонку.
– А она - пигалица...
– не уступал Гаврик.
– Вы не учите мальчика, - говорила Автономова Илье, - и вообще... я должна сказать, что за последнее время всё у нас идёт как-то... без увлечения, без любви к делу...
Лунёв молчал и, ненавидя её всей душой, думал:
"Хоть бы ты, анафема, ногу себе вывихнула, прыгая тут..."
Он получил письмо от дяди и узнал, что Терентий был не только в Киеве, но и у Сергия, чуть было не уехал в Соловки, попал на Валаам и скоро воротится домой.
"Вот ещё удовольствие, - с досадой подумал Илья.
– Наверно, со мной захочет жить..."
Явились покупатели, а когда он занимался с ними, вошла сестра Гаврика. Устало, едва переводя дыхание, она поздоровалась с ним и спросила, кивая головой на дверь в комнату:
– Там - вода есть?
– Сейчас подам!
– сказал Илья.
– Я сама...
Она прошла в комнату и осталась там до поры, пока Лунёв, отпустив покупателей, не вошёл к ней. Он застал её стоящей пред "Ступенями человеческой жизни". Повернув голову навстречу Илье, девушка указала глазами на картину и проговорила:
– Какая пошлость...
Лунёв почувствовал себя сконфуженным её замечанием и улыбнулся, чувствуя себя в чём-то виноватым, но, прежде чем он успел спросить у неё объяснения,
Через несколько дней она брату принесла бельё и сделала ему выговор за то, что он слишком небрежно относится к одежде, - рвёт, пачкает.
– Ну-ну, - строптиво сказал Гаврик, - поехала. Меня хозяйка всегда кусает, да ты ещё будешь теперь!..
– Что он - очень шалит?
– спросила гимназистка Илью.
– Не больше, сколько умеет...
– любезно ответил Лунёв.
– Я - совсем смирный, - отрекомендовался мальчик.
– Язычок у него длинноват, - сказал Илья.
– Слышишь?
– спросила Гаврика сестра, нахмурив брови.
– Ну и слышу, - сердито отозвался тот.
– Это ничего...
– снисходительно заговорил Илья.
– Человек, который хоть огрызнуться умеет, всё же в выигрыше против других... Другого бьют, а он молчит, и забивают его, бессловесного, в гроб...
Девушка слушала его слова, а на лице её явилось что-то вроде удовольствия. Илья заметил это.
– Что я вас хочу спросить, - сказал он и немножко смутился.
– Что?
Она подошла почти вплоть к нему, глядя прямо в его глаза. Взгляда её он не мог выносить, опустил голову и продолжал:
– Вы, понял я, торговцев не любите?
– Да!..
– За что?
– Они живут чужим трудом...
– отчётливо объяснила девушка.
Илья высоко вскинул голову и поднял брови. Эти слова не только удивляли, но уже прямо обижали его. А она сказала их так просто, внятно...
– Это - неправда-с, - громко объявил Лунёв, помолчав.
Теперь её лицо вздрогнуло, покраснело.
– Сколько стоит вам вон та лента?
– сухо и строго спросила она.
– Эта?.. Семнадцать копеек аршин...
– Почём продаёте?
– Двадцать...
– Ну вот... Три копейки, которые берёте вы, принадлежат не вам, а тому, кто ленту работал. Понимаете?
– Нет!
– откровенно сознался Лунёв.
Тогда в глазах девушки вспыхнуло что-то враждебное ему. Он ясно видел это и оробел пред нею, но тотчас же рассердился на себя за эту робость.
– Да, я думаю, вам не легко понять такую простую мысль, - говорила она, отступив от прилавка к двери.
– Но - представьте себе, что вы рабочий, вы делаете всё это...
Широким жестом руки она повела по магазину и продолжала рассказывать ему о том, как труд обогащает всех, кроме того, кто трудится. Сначала она говорила так, как всегда, - сухо, отчётливо, и некрасивое лицо её было неподвижно, а потом брови у ней дрогнули, нахмурились, ноздри раздулись, и, высоко вскинув голову, она в упор кидала Илье крепкие слова, пропитанные молодой, непоколебимой верой в их правду.
– Торгаш стоит между рабочим и покупателем... он ничего не делает, но увеличивает цену вещи... торговля - узаконенное воровство.