Трофейная банка, разбитая на дуэли
Шрифт:
— Ох, да...
И тогда он, как бы прыгая на новую ступеньку смелости, предложил:
— Вот что... Если хочешь, хватайся за воздух двумя руками, а валенки дай мне... Да не бойся, я не сбегу с ними, чтобы завтра продать на толкучке...
Она тут же засмеялась, охотно так, будто ждала от мальчишки чего-то такого, веселого. Но заспорила:
— Тебе же неловко будет...
— Нормально будет. А ты... можешь даже не за воздух, а за мой локоть. Обеими руками... — Лодька решительно взял ее валенки, а локоть оттопырил кренделем.
— Ой... — сказала девочка. — Но ухватилась сразу, без капризов. И они толкнулись вместе и поехали, стараясь,
Парок от их дыхания смешивался в одно облачко и улетал назад.
Через четверть круга Лодька осторожно спросил:
— Ну и как?
— Хорошо... Гораздо лучше, чем воздух, — коротко посмеялась девочка. — Только знаешь что...
— Что?
— Давай просто рука за руку? Будет, наверно, удобнее...
— Давай! — Лодька стряхнул с правой ладони рукавицу и сунул в карман.
Ладонь девочки и правда оказалась очень теплой. Будто лишь сейчас от печки. И тепло это разошлось по Лодьке, по каждой клеточке. А динамики разносили очень подходящую песню:
И звенит под ногами каток,Словно в давние школьные дни...И еще:
"Догони, догони!" —Ты лукаво кричишь мне в ответ...Школьные дни были не давние, а нынешние, вот они. И догонять никого не приходилось — скользили рядышком, рука в руке. Но настроение было именно такое. И в этом настроении конечно же пришло время для законного вопроса:
— Тебя как зовут? — выдохнула очередной парок девочка.
— Лодька... Или Лодя... Это сокращенно. Но не от "Володя", а от "Всеволод"...
— Хорошее имя...
— Обыкновенное... — (А коньки — дзынь, дзынь...)
— Не такое уж обыкновенное. Не как Вова или Шурик...
В ладони девочки толкалась быстрая жилка. Лодька молчал. И, конечно, в его молчании также был вопрос.
— У меня тоже... не совсем обычное имя...— наконец выговорила она в ритме плавных конькобежных шагов.
— Какое?
— Стася... А полное — Станислава...
Это и правда было необычно.
— Красиво... Прямо как у принцессы, — отозвался Лодька и только потом сообразил, что при таких словах полагалось бы застесняться.
Застеснялась девочка:
— Скажешь тоже, "принцесса"... Одно хорошо: ни с кем не путают. У нас в школе я одна единственная Станислава...
— В двадцать первой?
— Ты как догадался?
— А чего догадываться. В центре города куда ни... — (он чуть не сказал "куда ни плюнь") — куда ни посмотри, все девчон... девочки оттуда...
— А ты, наверно, из двадцать пятой? Оттуда почти все мальчики...
— Конечно...
— Наша классная сказала однажды: "Эти школы как две чашки весов на одном коромысле"...
Это она точно сказала, Стасина классная! В ученической жизни города двадцать первая и двадцать пятая школы как бы дополняли друг друга. Порой у старшеклассников устраивались совместные вечера (потому что смешно же, когда все время танцуют на праздниках Дима с Костей, а Галя с Тамарой!). Если какой-нибудь смотр самодеятельности с пьесами, где смешаны мужские и женские роли, опять идут переговоры о "совместном
Школы стояли по разным краям громадной городской площади, посреди которой сиротливо торчала красная водонапорная башня и одно время даже устраивались новогодние елки. Квадратные окна школ через километровый простор смотрели друг на друга. Там, за обращенными к площади окнами, сидели те, по кому сохли сердца "представителей противоположной школы". В двадцать пятой — Михаилы, Игори и Сергеи, в двадцать первой — Оли, Светланы и Марины. Через площадь протягивались невидимые струны привязанностей. Порой они напряженно вибрировали от сердечных страданий и душевных переживаний...
Ну, может быть, чувства не так уж томили воздыхателей и воздыхательниц, чаще это было что-то вроде игры, но мысль о возможности посылать через площадь "любовных зайчиков" неоднократно возникала в обеих школах. Особенно яркой весной. Утром, едва солнечные лучи высвечивали повернутую к площади сторону "мальчишкиной" школы, там, за темными стеклами, начинали искриться и призывно дрожать десятки зеркалец. А после обеда, когда дневное светило обращало свой лик в "девичью" сторону, искриться и лучиться принимались окна десятилетки номер двадцать один.
Мальчишечий народ не унижал себя тем, чтобы обзаводиться специальными круглыми или квадратными зеркальцами (не девицы же!), в дело шли случайные осколки. А однажды кто-то изобрел "пятачковые отражатели". Пятак стачивали и зачищали с одной стороны, потом полировали до блеска. Иметь такое золотистое зеркальце считали необходимым все полноценные представители школы номер двадцать пять. Не только старшие, но даже пятиклассники, хотя им-то сердечные заботы были пофигу...
Не похоже, что мигающие школьные зайчики несли через площадь какую-то конкретную информацию. Может, кто-то и пытался переговариваться азбукой Морзе, но едва ли это приводило к успеху: поди разберись, где там чье зеркальце и какие буквы передает. Однако в частых вспышках чудился скрытый смысл: пускай, мол, нас, девчонок и мальчишек, разъединила, рассадила по разным "курятникам" суровая педагогическая власть, но мы помним друг о друге и хотим быть вместе. Возможно, в этих проскакивающих между двумя школами солнечных сигналах было предвестие грядущего объединения. Того, которое случилось в пятьдесят четвертом году, когда мужские и женские составы школ перемешали и покончили с системой раздельного обучения (хорошо это или плохо, до сих пор спорят педагогические светила).
Но еще до такого "перемешивания", в самом начале пятидесятых, обычаю перемигивания пришел конец. Площадь начали застраивать, и между "родственными" школами возникла кирпичная, украшенная колоннами коробка будущего обкома партии. Незыблемая партийно-административная монументальность стала неодолимой преградой для зеркальной сигнализации. Раздавила, так сказать, хрупкую традицию трепетных мальчишечье-девчоночьих отношений...
Однако, привычка пускать зайчиков не исчезла. По крайней мере у мальчишек. Особенно у младших. Если нет смысла посылать вспышки за окна, то можно гонять блики по стенам, потолкам и классным доскам. А учителя пусть гадают, с какой парты прилетел на треугольник АВС или на карту полушарий неуловимый кусочек солнца.