Трофейная банка, разбитая на дуэли
Шрифт:
Лодьке рассказ не нравился, казался грустным. Старались ребята, сами в лес ходили за елкой, мучились, изводя на опилки кастрюлю — и такой конец! Никакой новогодней радости...
(Кстати, через много лет взрослый Всеволод Сергеевич повстречался со знаменитым писателем в издательстве "Детгиз". Как раз близился Новый год, и в связи с этим Всеволод Сергеевич вспомнил рассказ классика.
— Вы знаете, я пытался смастерить бенгальские огни по вашему рецепту. Дыма я не боялся, но... алюминиевые опилки не горели. Ни единой искорки! Наверно, в рецепте какая-то путаница...
— Ну, как это, как это! — заволновался классик. — Не может быть! Я готов доказать вам немедленно! Дайте мне алюминий и напильник! А еще нужны сера, сахар и клей!
Редакция была готова поддержать авторитет любимого автора. В коридоре у вахтера выпросили алюминиевую кружку. Сахар нашелся в шкафчике с чаем, клея полно в любой редакции, а серу было решено наскрести со спичек. Но достать напильник нигде не смогли. Девушка-машинистка предложила пилочку для ногтей, но это был "не тот масштаб". Эксперимент не состоялся.
— Очень жаль! — шумно огорчался автор "Елки". — А то бы я посрамил вас, да!.. Наверно, вы тогда просто что-то делали не так, как написано...
— Ну, может быть, — покладисто сказал Всеволод Сергеевич. В ту пору он не решался спорить с литературными знаменитостями...)
— А сейчас еще один эффект! — пообещал Лев Семенович! — Когда-то я устраивал такой опыт вдвоем с сынишкой, хотя супруга негодовала...
Лодьке показалось, что воздух колыхнулся в комнате, как от печального вздоха (даже огонек свечи заметался). Но Лев Семенович был оживлен и энергичен. Включил лампочку, принес из кухни блюдце, достал из корзинки высокую белую коробку с пропарафиненными стенками. На ней была изображена крючконосая птица и чернела надпись:
СОКОЛ
Бездымный порох
Лев Семенович насыпал в блюдце крохотную, с горошину, кучку серых чешуек.
У Лодьки заколотилось сердце. Синий вечер за окнами стал таинственным, как гоголевская ночь перед Рождеством.
Лев Семенович собрал с газеты оставшиеся железные опилки (их была еще изрядная горстка), смешал с пороховыми чешуйками, смел все это на середину блюдца. Оторвал от газеты клок, свернул из него длинный жгутик.
— Ну, теперь снова свет долой...
Лодька щелкнул выключателем.
Лев Семенович поджег от свечки бумажный фитиль и тронул огоньком серую щепотку на блюдце.
Круглый огонь, прошитый сотнями белых искр взлетел над столом, подобно шаровой молнии. Он горел всего секунду, но в Лодькиной душе поселил долгий восторг.
— Ух ты-ы! Вот это салют!
— Я могу дать тебе аптечную порцию пороха, чтобы ты в новогоднюю ночь порадовал гостей. В маленькой дозе это не опасно. Только поджигай не спичкой, а таким вот фитилем или лучинкой, не подноси близко руку... Хочешь?
— Еще бы! — возликовал Лодька. И спохватился: — Только надо снова наскрести опилок...
Радовать гостей Лодька не стал.
Их просто не было. Мама и Лодька договорились, что каждый Новый год будут встречать вдвоем, без лишнего торжества, пока не вернется папа. А как вернется — вот тогда уж!.. Пока же просто нарядили метровую елочку, попили чаю с настряпанными мамой сладкими пирожками, послушали по радио новогодний концерт, поздравили соседей, а после курантов улеглись спать. Вернее, Лодька улегся с большущей книгой "Два капитана". Конечно, он читал ее раньше, но это одна из книг, которые можно перечитывать по много раз.
"Капитанов" подарила мама. Она призналась, что сперва хотела купить Лодьке к Новому году хорошие коньки, но раз уж он обзавелся "дутышами" самостоятельно, то — вот, Каверин.
Лодька не огорчился. Коньки Каюма, хотя и не блестели, оказались "самые те": легкие, прочные, послушные. Лодьке бы еще умения побольше, тогда совсем красота. Но умение — дело наживное...
А фейерверк Лодька продемонстрировал "герценской" компании. На Вовкином огороде, перед снежным штабом. В синеве ранних сумерек взлетел в воздух такой искристый шар, что Славик Тминов заверещал от восторга...
Это было еще до Нового года, тридцатого декабря. И этим вот замечательным салютом начались зимние каникулы...
У зимних каникул при всех радостях есть одно скверное свойство. Они пролетают моментально — как вьюжные вихри, что носятся вдоль заснеженных тротуаров и обледенелых заборов улицы Герцена. Снова стылое, похожее на ночь утро за квадратными окнами школы...
— Вы все должны отдавать себе отчет, что третья четверть — решающая четверть в учебном процессе. Вы будущие строители коммунистического общества и должны к этой роли готовить себя уже сейчас. Как нас учит товарищ Сталин? Он учит: "Чтобы строить, надо знать, надо овладеть наукой. А чтобы знать, надо учиться, учиться упорно, терпеливо..." — Так вещал завуч Сергей Иванович на школьной линейке в первый день занятий.
На стенах актового зала еще красовались новогодние рисунки — память о недавних праздничных вечерах: елки, месяц, дед Мороз, Снегурочка и пляшущие зайцы. Зайцев было почему-то особенно много. Они старательно прыгали среди голубых сугробов и улыбались. Сейчас улыбки зайцев казались вымученными. Бедняги знали, что праздник позади и скоро их технички тетя Клава и тетя Шура сотрут со стен мыльными тряпками...
Новогодние картины были сделаны легко смываемой гуашью. Их рисовала учительница Зоя Яковлевна Петрова. Она преподавала историю, но кистью владела лихо, и школьное начальство перед праздниками всегда "бросало" ее на оформление зала и коридоров. Потому что Александр Павлович Митинский — учитель рисования и черчения, известный в городе художник — в одиночку не справлялся с такими широкомасштабными работами...
Зоя Яковлевна была рослой широкоплечей женщиной с рыжеватыми кудряшками, рябым решительным лицом и мужской походкой. Те, кто у нее учился, говорили, что она ведет уроки так, словно мчится на коне впереди отряда крестоносцев или дружины Дмитрия Донского.
Так это или не так, предстояло узнать и седьмому "В". Его прежняя "классная" — утомленная возрастом и хворями Евдокия Валерьевна — неожиданно отказалась от "руководительской" нагрузки, а вместо нее — вот...