Тролльхеттен
Шрифт:
— И ты сюда попадешь, — сказал Ворон, — только не делай больше ошибок.
Рамене хотелось остаться, хотелось бросить все и поселиться в одной из этих уютных избушек, от которых так вкусно пахнет дымом и счастливой жизнью. То, что счастливой, Дмитрий не сомневался — несчастья и невзгоды остались позади в тесной, полной отбросов клетке города, где кидались друг на друга озверевшие людские стаи.
Ворон оттолкнулся лапами от камня и неторопливо взмыл в напоенный странными ароматами воздух, а за ним устремился и Рамена, легкий и прозрачный, как пух одуванчика —
Надвинулись плотные облака, за которыми скрывалась невидимая, но вместе с тем ощутимая крыша — кровля над кровлей. А затем сквозь туман и мельтешение теней проступили резкие, как высеченные ударами скальпеля, черты, образующие неровный прямоугольник. В середине его обретался грушевидный предмет, кидающий в стороны туманные блики. Дмитрий не сразу сообразил, что широко открытыми глазами пялится в потолок собственной квартиры. Не дома, нет, он теперь точно знал, где его дом. А это так — временное пристанище, короткая остановка перед конечной станцией.
Навалилось ощущение собственного тела — тяжелая неповоротливая плоть, которая уж точно не полетит, сколько ни дуй. Дико болело плечо и отдавало в правый бок, словно там присосался маленький, но зубастый и злобный демон, может быть, достойный отпрыск давешней змеи. Голова кружилась, и тоже побаливала. Рамена скосил глаза на окно и увидел там ворона, снова утерявшего четкость облика.
— Как я сюда попал?
— Сам дошел. Пока дух твой странствовал по тропам Гнездовья.
Рамена покачал головой, не верил. Посмотрел влево и обнаружил там уродливый керосиновый примус на корявых чугунных ножках, стоящий бок о бок с туго набитой сумкой. При ближайшем осмотрении, оказалось, что она полна дешевой быстрого приготовления снеди.
Еще два дня Дмитрий Пономаренко отъедался и восстанавливал силы. Головокружение прошло к вечеру, потихоньку растаяла дергающая боль. Он почувствовал себя почти здоровым.
— Тебя ударили заговоренным ножом. — Сказал ему Ворон, — вот почему ты чуть не отошел в нижний мир. Внемли, лишь мое участие помогло тебе удержаться среди живых.
Дмитрий внемлил, внемлил больше и искреннее, чем раньше.
— Тот последний оборванец, — сказал он. — Может он знает о нас.
— Если так, — ответила птица. — То тем быстрее его надо спровадить с этого света. Он слишком хорош, чтобы на нем водились такие, как этот бездомный.
— Слишком хорош? Да он полон мерзости, этот мир! Вот Гнездовье…
Но Ворон ничего больше не сказал, чем посеял в душе Рамены некоторое смятение.
А еще через день случился форс-мажор. Вдруг ожил и припадочно закурлыкал дверной звонок, молчавший уже года два. И Рамена пошел открывать, не задумываясь о последствиях, потому что совсем другие мысли занимали его голову. Поэтому, когда из-за открытой двери появились двое и живо оттеснили его в комнату, он испытал потрясение. Отойдя на пару шагов вглубь квартиры, Дмитрий замер, непонимающе глядя на вошедших.
Одеты они были оба неприметно, держались спокойно и очень расслабленно, но что-то странное было в выражении их безмятежных глаз, в которых овечья кротость мешалась с лютостью медведя-шатуна.
— Ну что же ты, Рамена? — спросил один из гостей, и тут Дмитрий узнал их.
Неприметная внешность, странноватые глаза — ну конечно, это же его бывшие собраться по секте. Верная паства Просвещенного Ангелайи. Рамена даже знал их, одного звали брат Накима, и он, прежде чем попасть в цепкие объятия гуру, отсидел порядочный срок за совращение малолетних, а второго — брат Ханна, и он прибыл в секту прямиком из окрестной психиатрической лечебницы.
Оба были ярыми исполнителями воли гуру, и даже в самой секте про них ходили нехорошие слухи, исходя из которых эту парочку Ангелайя посылал на самые ответственные задания, которые обычно были с применением грубой силы, ломанием пальцев и примитивным мордобоем. Ангелайя свято верил, что сила кулака есть продолжение силы слова, и потому большинство последних слов оставалось именно за ним.
— Гуру интересовался тобой, Рамена, — сказал брат Ханна, — Спрашивал, почему не появляешься на проповедях?
— Я… был болен.
Нездорово поблескивающие глаза Ханны пробежались по комнате:
— А где же лекарства, где священные настои?
— Я постигал тьму и свет, я думал таким образом излечусь от телесной хвори. Так и получилось. — В глотке у Рамены пересохло, глаза забегали, один раз он покосился на окно, стремясь увидеть Ворона, но не увидел.
— Похвально, если так, — ласково подал голос брат Накима, сложив ритуально руки, отчего под его вытертой кожаной курткой обрисовался подозрительно похожий на кобуру предмет, — но теперь-то ты здоров?
— Здоров.
— Святой Ангелайя хочет тебя видеть. Сумеешь дойти до него своими ногами?
Оба сектанта смотрели ласково, с легкой укоризной, но вот истинных чувств на лице их видно не было, как не видно их на карнавальных масках.
— «Попал! — подумал Рамена, — гуру хочет видеть, ведь это же…»
Любой член Ангелайевой секты: от самого захудалого двоюродного, что только что вступил в секту, до имеющего почти неограниченные возможности Адепта Третьей ступени, знал — гуру никогда не зовет к себе напрасно, никогда ничего не прощает и ненавидит отступников. А он, Рамена, если не сумеет оправдаться, попадет именно в их число. Станет ренегатом.
— Ну так как, брат? — вопросил Ханна — ты пойдешь своими ногами, или братья поведут тебя под руки?
Рамена сделал шаг назад, лихорадочно соображая. Будут ли пытать? Наверно, да. Ох, не стоило выпускать из поля зрения Ангелайю, не стоило.
Видя, что отринувший каноны брат испуганно пятится назад в комнату, Ханна и Накима больше не медлили. Рассудив поведение Рамены, как несогласие, они двинулись на него. А потом коротким тычком опрокинули на лишенный ковра пол. Действовали они при этом со сноровкой бывалых санитаров, которым по десять раз на дню приходится утихомиривать буйных. На запястьях Дмитрия защелкнулись наручники — новенькие, блестящие, выписанные на нужды милиции и быстренько прикарманенные проворным Гуру.