Тролльхеттен
Шрифт:
Скованный Рамена задергался, и не в силах больше себя сдерживать, заорал во все горло:
— Пустите! Пустите!! Ворон! Во-о-ро-о-н!!!
— Ишь, надрывается… — флегматично молвил Ханна, привычный к стонам пытаемых. — Ворона какого-то зовет. Как есть, отрекся!
— В Гнездо! В Гнездо твое хочу!! — надрывался Рамена, когда собратья волокли его к двери. — К реке шумливой! К избам!
— А может он того? — поинтересовался Накима.
— Да нет, — ответил Ханна, большой дока в психиатрических делах. — Отмазаться хочет.
И
На улице его запихнули в машину — потрепанную «Волгу» и повезли через мост в нижний город, где в обширном подвале под одним из домов находилась одна из твердынь секты. Где точно — знали лишь единицы. Сектанты скрывались, слишком много было охотников порешить с могущественной организацией одним единственным взрывом.
Всю дорогу Рамена стонал и звал Ворона, а периодически начинал лопотать что-то насчет гнездовья. «Не отмазывается, — решил брат Ханна. — Съехал на пернатой почве».
А потом переставшего стонать и начавшего грязно ругаться ренегата провели вниз и представили пред светлые очи Просвещенного гуру, что познал свет и тьму, добро и зло. И приобрел при этом власть над умами и душами своей смиреной паствы.
Ангелайя принял Рамену во внутренних покоях, куда заходили лишь избранные. Поняв, куда его ведут, Дмитрий внутренне содрогнулся. На то была причина, если ведут внутрь, значит, выпускать не собираются.
Миновали длинный коридор с сырыми бетонными стенами. Подвал был глубокий и по слухам соединялся с пресловутыми подземными катакомбами, откуда ход шел прямо в пещеры. Сбоку выстроился одинаковый ряд дверей с грозными, полустертыми от времени надписями. С некоторых дверей на проходящих жутко скалился череп: «не влезай — убьет».
Рамене доподлинно было известно, что за какой-то из этих дверей находится пыточная. Он не знал точно, за какой, но от мысли, что скоро, возможно, придется проверить это на собственной шкуре, становилось дурно.
— Гнездовье… гнездовье… дом… — шептал Пономаренко.
В конце коридора и находились личные покои Самого.
Ангелайя — высокий, статный, в нежно желтой сутане, выглядящей жуткой помесью буддистских одеяний и католических риз. В глазах огонь знания, недлинная борода вороного цвета, такие же волосы плотно зачесаны назад. Гуру умел производить впечатление. Кто бы только знал, в кого превратится со временем Петр Васильевич Канев, скромный школьный учитель, лысеющий, с козлиной бородкой и бегающим взглядом за стеклами очков. Он помнил, что дети смеялись над ним, да и учителя тоже — нелепый, нескладный учитель истории.
Часть тех детей теперь у него в пастве. И если надо, умрут за него.
Бороду Ангелайя красил, на самом деле она была рыжая. Каждое утро тщательно клеил парик. Пастве нужен был символ, икона. И эти ограниченные люди не понимали, что важна не внешность, а то, что внутри. А внутри у Петра Васильевича была сталь.
Плавным движением гуру пригласил Рамену сесть, и тот опустился в широкое и мягкое кожаное кресло, в котором, впрочем, так и не смог удобно расположиться по причине защелкнутых на запястьях наручниках. Ханна и Накима остались стоять позади кресла, как два немногословных, но убийственно опасных истукана.
— Ты не посещал три последних медитации, — сказал Ангелайя негромко. — Почему?
— Был болен.
— Да не был он! — тут же громко сказал Ханна, — всю дорогу орал что-то про птиц. Ренегат!
Ангелайя помолчал, потом спросил:
— Это так?
— Наговор, — ответил Дмитрий.
Ханна наклонился и взял Рамену за плечо, вроде бы аккуратно, но при этом сдавив болевую точку. Сказал ласково:
— Это ты зря, брат.
— Брат Ханна сказал, что ты кричал про птиц. Не может же он врать.
— Говорил, говорил, — подтвердил Накима, — все Ворона какого-то звал.
— Ворон — идолище, — добавил Ханна. — Брат Рамена отрекся от истины.
Рамена знал, почему усердствуют братья. Не потому, что им так важно не выпускать никого из секты (хотя и это было), и не потому, что у них была к Дмитрию личная неприязнь. Просто если Рамену оговорят, то гуру скорее всего пошлет его на пытки. А пытки — это была общая страсть Накима и Ханны, из-за которой они регулярно присутствовали за железными дверями с предупредительными надписями, наблюдая за процессом, а иногда и сами были не прочь поорудовать плоскогубцами и газовой горелкой.
— Что за ворон? Идол твой? — спросил Ангелайя с напускной строгостью.
Рамена мотнул головой и не сказал больше ни слова. Позади Ханна встал и закрыл дверь на два оборота.
— Рамена, — произнес гуру, — если ты признаешься, то облегчишь себе участь. Поверь мне, в нашей конфессии бывали ренегаты, которые потом вернулись назад, к свету тайного знания и были прощены. Я умею прощать, Рамена! Кто такой Ворон?
Дмитрий молчал. Сказать о Вороне предводителю такой могущественной секты? Сказать про Исход? Никогда! Пусть пытает, вот только жаль, что больше не увидеть темные холмы Гнездовья.
Гуру покачал головой. Вроде бы печально, и Рамена понял, что сейчас он отдаст приказ о пытках. Но не это его интересовало в данный момент — как завороженный, Дмитрий пялился на обширный плакат над креслом Ангелайи. Только что там был сам гуру — улыбающийся, несущий пастве свет и доброту. Ладони его больших рук были широко разведены, словно он обнимал всех и каждого, кто решится посмотреть на постер. Всего минуту назад он был здесь, а вот теперь исчез, и вместо него с плаката на Рамену смотрел Ворон. Черная красноглазая птица пришла, чтобы спасти своего верного слугу. А Ангелайя что-то говорил, не замечая исчезновения своего портрета.