Трон императора: История Четвертого крестового похода
Шрифт:
— Должен ли я изгнать своего сына-содомита? Или, быть может, нам перебить всех венецианцев? — с любопытством вопрошал император. — Я все могу. Стоит мне только шевельнуть пальцем, и земля под ними разверзнется, и они упадут в пропасть. Так мне сказали звездочеты. — И это говорил человек, который когда-то перехитрил легендарного императора Фридриха Барбароссу.
— Попроси его показать мне, как он это делает, — велел я. — Детишкам беженцев, что живут у нас в лагере, очень понравится такой фокус. — (Джамиля метнула в меня уничтожающий взгляд.) — Ладно, забудь. Скажи ему, чтобы не причинял вреда венецианцам. Пусть лучше заботится о них, чтобы по весне они смогли увезти отсюда мерзких франков и фламандцев. — Когда это послание Всевышнего было переведено, я дошел до самой сути: — Он должен кормить армию.
Джамиля засомневалась.
— Переводи, — велел я. — Не позволяй этим шарлатанам запугать себя. Все равно я больший шарлатан, чем все они четверо, вместе взятые, ты сама не раз убеждалась в моем мастерстве. — (Джамиля нервно улыбнулась.) — Поэтому скажи ему следующее: чтобы остаться властелином в этом мире, ему необходимы иудеи.
— Зачем? — захотел знать Исаак.
У меня был готовый ответ, но у Джамили нашелся ответ получше, который она и поспешила перевести:
— Иудеи изготовляют самые лучшие ткани и платят самые высокие налоги, и от религиозного преследования их может защитить только добрая воля императора и его покровительство, поэтому они ваши самые преданные подданные. Но сейчас они находятся в опасности из-за того, что ужасные пилигримы голодают.
— Поэтому, — завершил я речь, снова беря бразды правления в свои руки, — Исаак должен поставить у ворот Перы вооруженную охрану и послать пилигримам тысячу голов скота.
Джамиля нервно заморгала.
— Те, кому предназначалась эта тысяча голов, захотят отомстить…
— Они отомстят ему, но ничего, он справится — все-таки он император.
Она перевела мои слова, но убедить Исаака не удалось.
— Он думает, что проще перебить всех пилигримов, — пояснила Джамиля. — Честно говоря, я с ним согласна.
— Нет-нет, этого делать нельзя, — сказал я, слегка повысив голос, чтобы до Исаака дошло, насколько это серьезно. — Он должен заботиться о них всю зиму, чтобы в марте они смогли отплыть в Святую землю, где перебьют неверных, врагов Христа, и в то же время сами полягут на поле битвы, что очень удобно, согласись. Таким образом, враги и с Запада, и с Востока будут уничтожены. — Я щелкнул пальцами. — В одной битве. Если франки погибнут сейчас, то мусульмане пойдут на него через год. Скажи ему, что это слова Всевышнего!
Я по-театральному завопил и принялся размахивать руками для выразительности, но потом до меня дошло, что Исаак слеп, и тогда я перестал хлопотать: какой смысл было производить впечатление на звездочетов — все равно те успели задремать, положив голову на стол.
Мои предсказания не произвели ожидаемого эффекта. Оказалось, Исаак вовсе не желал слышать Слово Божье. Он хотел слышать, что все будет хорошо, что, ничего не предпринимая, он тем не менее затмит своим блеском сына-содомита и станет править миром до конца жизни, которая, по обещаниям всех четырех звездочетов, продлится еще восемьдесят лет, не меньше. Его крайне разозлило, что Бог посмел предписывать самому Исааку сделать какое-то усилие. И хотя император был слишком напуган, чтобы перечить Блаженному из Генуи, который помог ему снова взойти на трон, он не желал больше выслушивать слова, приводящие его в уныние. Поэтому пообещал, что сделает все возможное, щедро расплатился за оказанные услуги, а затем выпроводил Блаженного навсегда.
Мне казалось, я добился чего-то хорошего. На самом деле всего лишь сыграл свой раунд.
Вследствие чего на следующий день императорские отряды отбили у пастухов тысячу голов скота, перегоняемого на бойню, и доставили на другой берег в лагерь пилигримов без каких-либо официальных объяснений.
Вследствие чего тем же вечером толпа оставшихся без мяса горожан прокралась в бухту при ярком свете полной луны, наполнила лодки смолой, сухой растопкой и подожгла. Затем лодки направили в сторону венецианского флота (разумеется, только потому, что лучший способ заставить воинов покинуть город — это уничтожить их единственное средство передвижения). Моряки на вахте, ясно видевшие при свете луны, что на берегу происходит какое-то движение, отогнали лодки абордажными крюками к самому входу в бухту, где их подхватило босфорское течение и унесло в Мраморное море, и они продолжали плыть, ужасные с виду, но совершенно безобидные. (Именно тогда мой оптимизм начал уменьшаться.)
Вследствие чего, несмотря на празднование Рождества на обоих берегах бухты, греки беспрепятственно предприняли очередную вылазку против врага в день Нового года. По византийскому календарю это был самый главный праздник. Традиционно в календы января люди прощают друг друга и возобновляют дружеские отношения, но также при этом учиняют беспорядки.
Стояла кромешная тьма, тонкий полумесяц нырнул за горизонт. Толпа на этот раз выступила более сплоченно, связав вместе семнадцать кораблей, перевозивших древесину, так что из гавани на флот двинулась целая стена огня. Тысячи греков забрались в темноте на оградительную стену понаблюдать за пожаром, который, как они надеялись, превзойдет тот, что причинил ущерб городу. Венецианцы, по-прежнему не терявшие бдительности, вновь отразили атаку — им опять помогли абордажные крюки и течение Босфора.
Вследствие чего с этого дня начались бесконечные стычки между греками и латинянами под любыми предлогами, если, конечно, кто-то удосуживался искать эти предлоги. Я же теперь пришел к выводу, что от всех моих усилий дела становятся лишь хуже — даже когда мне помогает Джамиля, — и смирился с ролью стороннего наблюдателя на какое-то время. По правде говоря, трудно было сделать что-то полезное, когда постоянно хотелось есть. Продуктов становилось все меньше.
Кое-кто из предприимчивых греков по-прежнему торговал на берегу, но цены у них были неслыханные: за буханку, стоившую раньше две монеты, теперь просили двадцать три, и то после того, как хлеб зачерствеет. Прошел слух, что рыцари убивают и поедают своих собственных лошадей, что, по понятиям рыцарства, приравнивалось почти к каннибализму. Пера снова подверглась набегу. После того как выяснилось, что там нечего красть, Бонифаций с яростью проклял всех мародеров и послал извинения старейшинам общины, заявив, что злоумышленники высечены. При этом он просил старейшин позволить Джамиле из Александрии сопровождать армию, когда она выступит в поход в начале марта. Тут не крылось никакого коварства: Джамиля в качестве проводника была истинным и неожиданным благом.
Все ложились спать голодными. Началось дезертирство.
Вследствие чего Бонифаций решил, что придется вступить в прямую конфронтацию со своим бывшим прихвостнем, императором Алексеем. Ему понадобились хорошие воины.
Вследствие чего:
Праздник святого Луция,
8 января 1203 года
Мне предстоит написать о победе, хотя я чувствую себя побежденным.
Маркиз Бонифаций, который отказывался иметь дело со мной после того позорного случая с Мурзуфлом, приказал оставить на время молитвы и пост и присоединиться к почетному караулу для сопровождения его во Влахерну. Я подчинился, ибо такое мой долг. Брат Отто ехал со мной.
Имея при себе только щиты, без оружия, мы приблизились к дворцовым стенам с той же стороны, что и вся армия в прошлом июле. Маркиз намеревался потребовать встречи с Алексеем. Не знаю, согласился бы Алексей поговорить с маркизом; нам так и не представилась возможность выяснить это. Не успели мы достигнуть стен, как подверглись нападению из засады: большой отряд отъявленных головорезов возглавлял не кто-нибудь, а сам Мурзуфл. Он поджидал со своими людьми за холмом, перед которым прошлым летом армия разбивала лагерь. От шпионов он узнал, что мы приближаемся и что у нас нет при себе оружия, а значит, мы не ставили себе никаких кровожадных целей. И тем не менее он напал на нас с кровожадностью и в полном боевом вооружении. Думаю, он поступил так из желания прославиться в любимом Станполи и стать героем для горожан, ибо они теперь нас ненавидят и восхищаются любым, кто причиняет нам зло. Это нам-то, пилигримам, хотевшим всего лишь оказать услугу империи. И тем не менее мы заслужили все плевки, все проклятия и все ругательства, обрушившиеся на нас с тех пор.
Даже не попытавшись поговорить или предостеречь от приближения к стенам, Мурзуфл и его люди встретили нас воинственными криками и дождем стрел, выпущенных нам в спину. Просто чудо, что никто в арьергарде не был сбит с лошади, ибо нас атаковали так внезапно, что мы даже не успели воспользоваться копьями. Тогда Мурзуфл дал пронзительный сигнал горном лучникам на стенах Влахерны.
Еще полгода назад я бы с восторгом описал короткую схватку, что последовала затем, но сейчас мне не хватает мужества для подробностей. Достаточно сказать следующее: когда греки схватятся с нами в открытом поле, мы их одолеем. Мы всегда будем выходить из схваток победителями, это никогда не изменится, ибо мы воюем лучше. Когда-то я считал, что это означает, будто Господь на нашей стороне, но сейчас знаю, что мы просто лучше натренированы сражаться и убивать, и я больше не думаю, что Христос к нам благосклонен. Но все равно мы сражаемся лучше, как по отдельности, так и в составе отряда. Как только мы пришли в себя, сразу стало ясно, что в этой схватке победителями выйдем мы.
Но потом перевес вроде бы оказался на стороне греков. Мы побросали наши копья, ибо враг подошел слишком близко. Я крикнул воинам, чтобы они стали стеной между маркизом Бонифацием и наступавшим врагом, превосходившим нас в численности по меньшей мере вчетверо — то есть нас была дюжина, а их человек пятьдесят. Но тут лучники на стенах Влахерны начали стрелять нам в спину, так что мы оказались между молотом и наковальней. Мурзуфл и его люди атаковали нас укороченными копьями (хотя греки плохо владеют копьем). Я послал двух лучников противостоять стрелкам на дворцовых стенах. У нас осталось четверо лучников и шестеро всадников, которых я выстроил перед Бонифацием, заняв позицию в центре и поставив Отто справа от себя. Но лошадь слева от меня шарахнулась в сторону, испугавшись стрелы с привязанным к ней большим красным шарфом. Все это, разумеется, было спланировано заранее, ибо как только между мной и всадником слева образовался проход, в него ринулся Мурзуфл, подстегнув коня и занеся топор, чтобы снести Бонифацию голову.
В ту секунду я мало что мог сделать — Мурзуфл находился слева от меня, а меч я держал в правой руке. Поэтому я быстро развернул Самму налево, стряхнул правое стремя и обрушился на Мурзуфла. Он хоть и сидел в глубоком седле, но не удержался, и мы оба, перелетев через его коня, с глухим стуком упали на землю. Он по-прежнему держал топор высоко над головой, и я пригвоздил его оружие, всадив меч в топорище.
Мурзуфл довольно крепок для грека, но все же слабее меня. В первую секунду он опешил от такого маневра, лицо его вспыхнуло, когда он понял, что не может поднять топор. А потом он посмотрел наверх, узнал меня и начал хохотать, так что я почувствовал, как сотрясается под кольчугой его тело. И замечание он отпустил совершенно безумное: «Надеюсь, когда ты ходишь по бабам, то ведешь себя с ними не так грубо, германец!» После этого он начал выкарабкиваться из-под меня. За это время Отто успел прикрыть Бонифация собой. Я слышал, как он кричал мне, чтобы я прикончил Мурзуфла. Грек тоже это услышал и выпустил из рук топорище.
— Теперь я безоружен! — сказал он. — Ты станешь убивать безоружного? Разве это не противоречит рыцарскому кодексу?
(В те дни, когда я часто обедал в его доме, мы говорили о рыцарстве, и он проявлял интерес к рыцарскому кодексу.) Я прижал плашмя к его горлу свой меч.
— Ты очень мне навредил, — сказал я. — Ты человек без чести и не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались по правилам чести.
Я занес меч, чтобы пронзить его горло, и почувствовал, как собственное горло сжалось от сознания, что я должен убить человека, которого когда-то считал другом. Но не успел я взмахнуть мечом, как Отто предостерег меня криком. Я поднял глаза: лучники на стенах Влахерны собрались выпустить в меня облако стрел. Пришлось скатиться с Мурзуфла — иначе бы не уцелел; поразительно, как его самого не сразили те стрелы. Они продолжали падать дождем, но теперь он оказался в стороне от их траектории и смог (бросив свой испорченный топор) убежать обратно в ворота. Его люди, как только увидели, что он выбит из седла, сразу разбежались, ибо все они были трусливы.
Бонифаций отказался от своего намерения переговорить с Алексеем, и мы поспешно вернулись в лагерь. Маркиз широко оповестил всю армию, что его верный зять спас ему жизнь в схватке с подлым Мурзуфлом, но лично мне ничего не сказал и не сделал ничего такого, чтобы возродить между нами былую дружбу. Поэтому я возвращаюсь к своему самому важному делу — молитвам.
Вследствие чего Грегор снова занялся очищением собственной разочарованной души.
Тем временем Мурзуфл раструбил по всему городу, что он, хоть всего лишь придворный, осмелился поднять оружие против ненавистной чужеземной армии. Популярности ему это почти не прибавило, зато Алексей окончательно ее лишился.
Вследствие чего, как я уже говорил, мы все стали на одиннадцать недель старше и жизнь у нас была несладкая, но в общем и целом для нас ничего не изменилось.
А потом, двадцать седьмого января, все и всё вокруг начало меняться.