Тропа гнева
Шрифт:
Не спала стража на башнях. И ярко пылал на площади костер. При лучах солнца и при свете луны, знойным летом и в зимние стужи горит, охраняя массагетов от бед, неугасимое пламя — дух бога Атара.
Фароат вышла из городища утром, когда дозор открыл ворота. Мужчины и женщины рода, кроме ворчливых старух, которым всегда не спится, еще не вставали после пиршества.
Девушка вошла в заросли тростника, сняла куртку и шаровары, села на песок и заглянула в озеро как в зеркало. Голова, смотревшая на Фароат из воды, отчетливо напоминала одно бронзовое изваяние, доставшееся Кунхазу от тохаров. К тохарам оно попало от сарматов, к сарматам — от кочевых скифов. То было изображение богини эллинов. Его создали греческие мастера из богатого города, расположенного на северном берегу Черного моря. Кунхаз долго хранил подарок: лицо богини походило на лицо матери Фароат, женщины из племени авгалов, умершей давно. Однако четыре года назад изваяние переплавили на наконечники для стрел: стало известно, что Хорезм подчинился персам, апасаки ждали вторжения иноземцев.
— Я как вороная кобылица пустыни, — прошептала девушка, замирая от восхищения. — Кто в стране массагетов сравнится со мной по красоте? — Фароат приложила руку ко лбу. — О богиня рек Анахита! Освежи мое тело, отпусти на берег, не сделай плохо.
Она осторожно вошла в озеро. Вода плотно обхватила со всех сторон ее округлые руки, полудетские груди, широкие бедра, гибкую спину, втянутый живот и твердые колени. Девушка продрогла, вылезла на сушу, легла ничком на песок и закрыла глаза. Она думала и вспоминала.
Вечером, когда род располагается на ночлег, на площади внутри городища загораются десятки костров. Могуче пылает пламя Атара. Вокруг сверкают очаги семейств. Подле них погружаются в сон мужчины, женщины и дети. В стороне светится костер юношей. Там до рассвета не стихают разговоры о былых походах отцов. И до рассвета ворочаются на коврах и циновках девушки. Сон отгоняет жажда ласки. Но доля массагеток тяжела. Внутри рода юноша не касается девушки, девушка не касается юноши — так велят обычаи. Массагеток отдают за воинов другого рода того же племени, а это — разлука с местом, где проходило детство, тоска по родичам.
Фароат, как и другие, грустила по вечерам. Отчего? Она сама этого не понимала. Мир скрывал заманчивые тайны. Потоки воздуха, вода озер, тростники, травы, забавные козлята, запах молока в сумерках вечера глубоко, до слез, волновали Фароат. В теле бродили смутные желания. Она кого-то искала, кого-то ждала.
Но никто не приходился Фароат по душе — она отвергла много сердец, благо, по старым обычаям, женщина имела право свободного выбора. Чего она хотела? Красоты? Красивых мужчин среди апасаков было много, однако Фароат к ним не тянуло. Мудрости? Самые мудрые люди племени не вызывали в груди Фароат волнения. Славы? Фароат прогнала от себя даже Артабаза, знаменитого стрелка из лука, — сын вождя рода Шакала три года безуспешно добивался внимания Фароат. Дочь Кунхаза сама не знала, каким будет человек, которого она полюбит. Она просто ждала, когда он придет.
Этот человек пришел вчера.
Танцуя перед хорезмийцем, Фароат глядела на него, как на бога. Если бы не ревнивые взгляды соплеменников, не лишенных жестокости так же, как и добродушия, она упала бы к ногам кочевника, даже не спросив его имени. Она не знала этого сына пустыни. Возможно, он был дурным человеком? Почему же сердце Фароат так и затрепетало при виде угрюмого пастуха?.. До самого рассвета Фароат горела, как в лихорадке. Губы ее иссохли от внутреннего жара. Но девушка не смела подойти к чужаку. Обычай строг. Женщина принадлежит только своему племени. А Ширак — хорезмиец.
Где-то близко хрустнул стебель тростника. Девушка подняла голову и вскрикнула. На тропе стоял Ширак.
Он был в кожаных штанах, заправленных низко на щиколотках в мягкие сапоги — в таком наряде ходили пастухи летом. Увидев голые ноги Фароат, сын пустыни растерялся и отвернулся. Девушка, дрожа от страха, торопливо натянула шаровары и куртку.
— Я… пришел, — проговорил Ширак угрюмо.
Он стоял некоторое время, разрывая песок носком сапога, потом заставил себя подойти ближе. Каждое собственное движение казалось ему нелепым. Гладкие щеки пастуха заливала краска стыда.
— Ты меня напугал, — прошептала Фароат, пряча глаза.
— Ты… ждала меня? — с усилием вымолвил Ширак.
— Да! — сказала Фароат отчаянно. Ладони девушки неожиданно для нее легли на плечи хорезмийца. Фароат отдернула их, как от огня. Жаркое дыхание массагетки обжигало грудь Ширака. На глазах ее выступили слезы. — Уходи от меня! — воскликнула Фароат жалобно. — Никогда не касайся меня! Ты человек чужого племени. Если мои сородичи узнают…
Фароат побледнела — за нарушение обычаев апасаки карали беспощадно.
— Не могу, — глухо сказал Ширак и протянул руки.
Фароат упала на них и жадно прильнула к телу пастуха. В зарослях раздался шум. Кто-то закричал. Фароат исчезла. Ширак схватился за кинжал и насторожился. Если их увидели…
Но кругом было тихо. Вероятно, это воин-апасак гнал рабов на поле. Ширак стукнул себя кулаком по груди, сел у воды и опустил голову.
Однажды утром далеко на равнине повисла туча пыли. Страж подскочил к барабану и схватил дубину, обернутую войлоком. Над городищем загремели частые, гулкие, тревожные удары.
Все живое разом встало на ноги. Никто не спрашивал: кто, что, откуда, зачем и почему; барабан кричит об опасности, делайте свое дело не медля! Рабы, ловко орудуя бичами, загнали скот на обширное пространство внутри укрепления. Прихватив луки, воины взбежали на стены. Старики и дети укрылись в темных сводчатых помещениях внутри крепостных стен. Женщины кипятили воду в огромных бронзовых котлах: для осажденных кипяток такое же оружие, как лук или меч.
Конница набегала. Отряд насчитывал примерно тысячу воинов. Наездники заполнили луг перед воротами крепости. По рогатым шапкам Кунхаз узнал хорезмийцев. Лицо Сохраба, стоявшего рядом с вождем апасаков, посерело: пастух увидел Бахрама.
Когда к Бахраму доставили обезглавленное тело Гали, старик едва не лишился разума.
— Отрубили мою правую руку! — заплакал Бахрам, дергая себя за бороду. — О Сохраб… Клянусь богом Атаром — в котле тебя сварю!
Отряды, посланные на поиски «оленей», много дней пропадали в песках и болотах и принесли, наконец, известие: Сохраб с остатками своего рода ушел далеко на север, и старейшина апасаков Кунхаз взял его под защиту. Бахрам, отобрав для набега лучших воинов, сам явился в страну болот.