Тропа гнева
Шрифт:
— Так! — отозвался один из апасаков. — Ты хорошо сказал, Кунхаз. Когда ты говорил, ты помнил обо всех. Мы рады за Сохраба.
Но тут подал голос Рустам — старейшина в синем кафтане с золотым галуном.
— Слова твои хороши, Кунхаз, — сказал он вкрадчиво. — Но подумай, Бахрам обидится на нас, если мы укроем у себя врага «орлов». Род Орла опасен. Из-за трех десятков бездомных беглецов мы навлечем на себя гнев самого Бахрама!
— Ты мудр, Рустам! — Кунхаз прищурился. — Да, Бахрам рассердится. И даже пойдет на нас в набег. Это так. Но если я, друг Сохраба, не дам ему приюта, кто даст? Неужели так и пропадут люди? Нехорошо. Что же, если Бахрам обидится! Мы его не боимся. Не так ли, а, Рустам?
— Дело не в Бахраме! — Артабаз порывисто вскочил на ноги. Он был коренаст, невысок, молод и безбород. Круглое лицо юноши потемнело от гнева. — Дело не в Бахраме! Бахрам не страшен. Однако все равно «оленям» тут не место. Хорошо ли будет, если апасаки примут в племя каких-то бродяг? Это чужие люди, благодарности от них не жди. Кто знает, что-у них на уме?
— Сохраб поклялся в преданности нам, — сухо сказал старейшина племени.
«Вижу твое нутро, щенок! — добавил Кунхаз про себя. — Тебе страшно — «олени» не допустят, чтобы ты воткнул нож в мою спину».
— Все равно, — проворчал Артабаз угрюмо. — Не надо их в наше племя!
— Ну, у тебя Кунхаз не просит совета, — усмехнулся Кунхаз. — Ты еще молод. Когда у тебя вырастет такая борода, как у меня, послушаю твои слова. А пока пей молоко… Кто еще скажет?
— Не надо лишних слов, Кунхаз!
— Я доволен. — Кунхаз поднялся, растер онемевшие ноги. — Разжигайте костры. Варите мясо и рыбу. Несите сосуды с вином. Будет пир.
На площади гулко зарокотал бубен. Кунхаз поднял золотую чашу.
— Первую чашу я подаю тебе, владыка огня Aтар! Огради наше племя от чужих рук, от чужих глаз, от чужих языков!
Он плеснул в костер густое, крепкое вино. Высоко взлетело пламя. Кругом радостно зашумели:
— Атар принял жертву, нас ждет удача!
— Лопатку жирного барана я подношу великому богу Атару, сыну солнца. Храни нас от бед, священное пламя!
Старейшина швырнул мясо в костер. Лицо его подобрело. Он повернулся к сородичам и крикнул:
— Веселите свои сердца, дети, не думайте о плохом!
Зазвенели чаши, заклубился пар от мяса, варившегося в котлах.
«Олени» сидели мрачными и, несмотря на долгие лишения в пути, почти ничего не ели. Но Кунхаз не обижался. Он понимал: плохо на душе у человека, которого ограбили и прогнали из родных мест. По мере своих сил Кунхаз развлекал Сохраба. По его приказанию апасаки принесли огромную золотую чашу с чеканным узором. Кунхаз наполнил ее до краев темным хорезмийским вином и поднял руки. Все стихли.
— Вот апасаки и хорезмийцы. А вот золотая чаша. Будет состязание. Кто победит, тот выпьет из чаши почета, и перед ним исполнит танец плодородия самая прекрасная девушка нашего племени.
По толпе пирующих прошел гул. Кунхаз подмигнул кому-то. Круг раздался шире. На свободную площадку вышел Артабаз. На темном, почти черном лице юноши сверкали капли пота. На боку апасака висел колчан с луком и стрелами. Люди затаили дыхание. Один из старейшин выступил вперед. Он бережно держал под плащом какое-то живое существо. Артабаз положил ладони на бедра и равнодушно отвернулся, словно его вовсе не задевало происходящее. В толпе было тихо-тихо, как будто городище вовсе опустело.
— Смотрите! — воскликнул старейшина. Он рванул руку из-под плаща. Степняк-жаворонок стремглав пошел в небо. В то же мгновенье Артабаз подпрыгнул на месте, выхватил из колчана лук и стрелу. Дрогнула тетива. Птица, нанизанная на оперенную тростинку, упала у костра.
Апасаки завопили от восторга, хорезмийцы онемели от изумления. Массагеты славились в странах Турана как лучшие стрелки из лука, но подобного даже старил Сохраб не видел никогда.
— Артабазу чашу почета! — кричали апасаки. — Он стремителен, точно змея, он жалит без промаха! Победа за ним!
Лучник, сверкая зубами и белками глаз, подбоченился и кинул взгляд налево, где щебетала стайка девушек, закутанных в голубые, синие и розовые покрывала. Перед ним станцует самая красивая девушка племени! Он знал ее… За одно ласковое слово этой девушки он отдал бы все чаши мира.
— Тихо! — Кунхаз снова поднял руки, — Посмотрим, чем удивят нас хорезмийцы.
Сыны пустыни говорили о чем-то вполголоса, и лица их выражали беспокойство. Следовало показать рыбоедам, на что способны пастухи. И не только ради развлечения. Состязание у массагетов — не просто игра. Тот, кто победил, смотрит сверху вниз на побежденного.
Сохраб вздохнул и отер пот со лба.
— Приведите самого крупного быка из вашего стада.
— Быка? — удивился Кунхаз.
— Да, самого крупного быка.
Никто вокруг уже не думал о чашах. Апасаки схватили толстые волосяные веревки и побежали из крепости на пастбище. Через некоторое время у ворот городища поднялся гвалт. Все вскочили с мест, опрокидывая сосуды. Быка, опутанного канатами, с трудом вели около десяти апасаков. У хорезмийцев потемнело в глазах: то был страшного вида буйвол-великан. Из его пасти выплывали тяжелые раскаты рева, с блестящих черных губ стекала слюна. Бык упирался, медленно поводил длинными загнутыми назад рогами и валил с ног державших его плечистых воинов.
— Освободите его от веревок, — прохрипел Сохраб взволнованно. Путы упалы. Бык топтался в середине огромного круга, гневно раздувая ноздри. Копыта его давили землю, оставляя глубокие следы.
Сохраб молча кивнул сыну. В первое мгновение Ширак оробел — на него смотрели сотни глаз, чужих глаз. Отец одобряюще шлепнул его по спине. Ширак бросил взгляд на быка, вспомнил Гани. В груди пастуха постепенно, как вода в котле, заклокотала злоба. И вот уже волна ярости захлестнула Ширака. Он легко вскочил на ноги, выпрямился во весь рост, расправил могучие плечи, жадно вздохнул, притопнул ногами, обутыми в мягкие сапоги, и решительно сплюнул. Было так тихо, что все услышали, как плевок смачно шлепнулся о камни.