Тропой мужества
Шрифт:
На забрызганном кровью халате и переднике ранение не заметно. Бледность и растерянность хирурга приняли за потрясение от авианалета и ранения коллеги.
«Не оправдание», – буркнул Паша. И Михаил был полностью с ним согласен. Однако одному с операцией не справиться. Меримаа еще всхлипывает, можно попытаться.
– Вилма, ты очень нужна. Без твоей помощи мне не справиться.
Медсестра утерла покрасневшие глаза.
– Мы все погибнем, – всхлипнула она.
– Возможно, – спокойно ответил Майский. – Но это не повод опускать руки, не так ли? Готовь инструмент.
Медсестра
– Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет.
– Твои стихи? – спросила медсестра, взглянув на парня.
– Нет. Это Ахматова.
– Не слышала.
Паша не знал, написаны уже эти стихи или нет, но пришлись к месту, и Михаил не стал сердиться, что он вмешался.
Меримаа привычно встала, чтобы подавать требуемое и одновременно контролировать состояние оперируемого. Было непривычно видеть хирурга, который сам еще несколько минут назад делал операцию, а сейчас лежит без сознания на столе. И если бы не ранение, то работал бы дальше, спасая жизни раненых, переступая через боль и усталость. Из таких людей гвозди бы делать. Нет, не так, эти люди и есть гвозди. Такие не ржавеют. Такие не сгибаются даже перед смертью.
Эти мысли гостя придали сил, и Майский вспорол всю одежду вместе с майкой от воротника к рукаву, откинул края в стороны и поданными тампонами расчистил рану от сгустков крови. Входное раневое отверстие было маленьким и предстояло найти и удалить этот крохотный кусочек металла, а главное, чтобы не начался сепсис, вычистить рану от всех инородных тел. Михаил сделал Павлову укол обезболивающего и посмотрел на Вилму.
– Готова?
– Да, – твердо ответила девушка.
– Молодец! – похвалил ее Майский.
Операция началась. Михаил рассек ткани и начал разводить края раны. Осколок мелкий и должен был застрять неглубоко. Орудуя попеременно зажимом с тампонами и пулевкой, он искал направление раневого канала и наконец нащупал осколок. В этот момент погасла лампа над столом, и кто-то вошел в палатку. Вилма вскрикнула, уронив тампон на стол. Михаил взглянул на ее испуганное лицо, затем обернулся. Позади стоял Нечайка с карабином, наведенным на Майского. Выражение на лице санитара в полутьме было жутким.
– Немцы! – сообщил он.
– А у тебя приказ Перепелкина застрелить меня, чтобы к немцам не попал? – спокойно спросил Майский.
– Да, – подтвердил Нечайка. – И я выполню его.
– Знаю. Дай только осколок достану, рану почищу, перебинтую, и тогда стреляй.
Нечайка сделал шаг в сторону, посмотрел на оперируемого, и его глаза удивленно округлились.
– Валерий Семенович, что с вами?!
– Не ори! – разозлился Михаил. – Он ранен и без сознания. Немцы где?
– Близко немцы.
– Приготовь носилки и подсвети мне рану. – Майский видя, как санитар нерешительно мнется, рявкнул: – Живо! Фонарь в тумбе.
Нечайка достал фонарь, включил и направил на операционный стол.
– Ближе, – потребовал Михаил, – вот так. Вилма, пульс.
– Слабый.
– Держись, Валерий Семенович… – прошептал Майский, ввел пулевку в рану, зажал осколок и медленно поворачивая, потянул.
– Пульс?
Недалеко прогремела пулеметная очередь, заглушив ответ медсестры. Переспрашивать не стал, и так ясно – операцию не закончить, надо эвакуировать Павлова в тыл.
Майский схватил большой тампон и прижал его к ране. Меримаа, мгновенно все поняв, начала бинтовать грудь. После чего вместе переложили раненого хирурга на носилки. Михаил встал впереди, взялся за ручки и бросил через плечо Нечайке:
– Говори куда.
– По краю поляны, потом по тропе.
То есть к штабу, понял Михаил.
Быстрым шагом они миновали не раз перепаханную авианалетами поляну и вошли в рощу. Бой позади внезапно стих.
– Быстрей! – крикнул санитар. – Заслон сбили, сейчас здесь будут.
В подтверждение раздалось несколько выстрелов. Вскрикнул Нечайка, и носилки начали тяжелеть. Михаил обернулся – раненый санитар, валясь вперед, из последних сил старался не уронить Павлова. Быстро присев и осторожно положив ношу на землю, Майский крикнул Вилме:
– Ложись!
И вовремя. Только они рухнули на землю, как поверху прошла пулеметная очередь. Вражеский MG дал еще пару очередей и замолк.
Солнце давно зашло. Отблеск вечерней зари окрасил небо в бирюзовый цвет. На открытых местах пока еще светло, в лесу же сгущающиеся сумерки размывали даже белые березовые стволы. Три тела замерли вокруг носилок в надежде затаиться – вдруг немцы в лесную темень не полезут?
Но Майский на этот счет особо не обольщался, уже зная из подсказок гостя, что немцы обязательно прочешут лес. Уже слышны резкие команды. Стоит врагу приблизиться и их белые халаты станут видны даже в темноте. Он стал стягивать халат с себя, и Вилме шепнул, чтоб тоже сняла. С Нечайкой сложнее. Он без сознания, плюс к этому его карабин при падении съехал и оказался придавленным, а ремень оказался поверх.
Неожиданно Нечайка открыл глаза и, хрипя, тихо произнес:
– Я… не смог… выполнить приказ… но… по… – он кашлянул, что-то темное потекло из рта. Санитар пытался еще что-то сказать, но не смог. Михаил от бессилия сжал кулаки, помочь раненому он не мог. Уходили из палатки в спешке, ничего не взяв. Он повернулся к Вилме. Испуга на ее лице нет, а в глазах…
И Михаил правильно понял несказанный вопрос. Гость попытался вмешаться, но Майский подавил этот порыв.
– Я знаю, никто не сомневается в нашей победе. Германия капитулирует в начале мая 1945 года. И девятое мая, праздник Победы, выстраданный, пролитый кровью, потом и слезами, с ценой в десятки миллионов жизней нашего народа, будет самым святым днем нашей родины. Я из будущего, ребята, – тут голос Михаила немного изменился, но ни Меримаа, ни Нечайка на это внимания не обратили, – поэтому капитан Перепелкин дал тебе такой приказ, Ефим Степанович.