Тропой мужества
Шрифт:
– А-а-а! – Вилма упала на колени, рыдая. – Кейге сууремат морварид! – закричала она, грозя сжатыми кулаками заходящему солнцу. – Фасистид! Са олет куратты! Са олет куратты! [10]
Немцы бомбили обоз с ранеными. Никто не уцелел. Всех разметало взрывами и побило осколками. Осколками…
«Валерий Семенович!» – вспыхнула мысль Павла.
– Валерий Семенович! – вскрикнул одновременно Михаил.
Он подхватил рыдающую девушку и как можно быстрее направился к операционной палатке.
10
Подлые
Ворвавшись в палатку, Михаил невольно скрипнул зубами. Осколки все-таки достали до санбата.
На дощатом настиле лежала фельдшер с окровавленным лицом. Перед ней на коленях Павлов. Бледный и растерянный, он держал голову Валентины Сергеевны. Женщина хрипела, кровь пузырилась, будто кипела. Вилма отшатнулась, осела и зарыдала, закрыв лицо руками.
– Валечка… Валечка… – пробормотал хирург и поднял голову. – Миша, Валю ранило.
Голос его дрогнул. А в голове Михаила защелкали мысли. Четко. Быстро. Рана лица, обильное кровотечение, кровь попадает в дыхательные пути. Признаки асфиксии уже проявляются. Кошкина просто задохнется, спасти не успеем…
«Коникотомия, – возникло в голове, – коникотомию делай!» [11]
Ничему уже не удивляясь, Майский метнулся к столу. На медсестру надежды нет – истерика надолго и на утешение времени нет. Скальпель, вата, бинт, канюля [12] … где ее взять? А это что, ушная воронка? Подойдет!
Раненую на стол бы положить.
– Товарищ военвр… – вбежавший в палатку санитар словно на стену натолкнулся. Тоже растерялся.
– Нечайка, помоги переложить.
11
Коникотомия – операция, которую проводят при нарушении проходимости верхних дыхательных путей и необходимости обеспечения поступления кислорода в них.
12
Канюля – это трубка, предназначенная для введения в полости человеческого организма.
Сказано было так, что санитар вздрогнул и ошалело взглянул на Майского.
– Живо! – рявкнул Михаил. Голос его стал вновь чужим. Требовательным. Стальным. И Михаил не обижался на Пашу. На свою нерешительность надо обижаться.
Санитар помог поднять Кошкину и положить на стол. Напротив, Павлов встал. Кажется, он стал еще бледнее. Смотрит на женщину, вздрагивая и чуть клонясь влево. Придется все делать самому. Вилма еще рыдает, на санитара тоже надежды нет. Впрочем, дело для него имеется.
– Нечайка, – готовя инструмент и тампоны, сказал Майский, – срочные тяжелые на очереди есть?
– Н-нет, – запнулся санитар, глядя в глаза парню. – Всех обозом в тыл отправили. Перед бомбежкой.
– Немцы обоз и бомбили, – сообщил санитару Михаил и ввел раненой обезболивающее. – Возьми всех, кто есть, и проверь – есть ли выжившие.
Санитар выбежал из палатки, а Майский двумя пальцами, указательным и средним, нашел на гортани щитовидный хрящ, попросту говоря – кадык, и приготовил скальпель.
– Коникотомия? – спросил Павлов, будто очнувшись. – Да-да, правильно.
«Какой-то он заторможенный».
«Растерян, – ответил Михаил, – и потрясен».
Хирург тем временем не стал отбирать скальпель у Михаила, а зафиксировал правой рукой голову женщины. Левой он прикоснулся к запястью. Пора! Майский сделал короткий поперечный разрез кожи и хрящевой связки, после чего ввел в полученное отверстие стальную трубку, приложил тампон, так чтобы он не перекрывал доступ воздуха, и принялся ее фиксировать марлевыми затяжками.
Маленькая операция была проведена быстро. Дыхание фельдшера стало ровнее. Но это еще не все – кровотечение пока не остановлено и непонятно пока, какие повреждения нанес злополучный осколок.
«Не сомневайся, – подбодрил Михаила Паша, – у тебя все получится!»
Операция тяжелая. Не в плане сложности, в условиях проведения. В движениях хирурга наблюдалась некая заторможенность. Иногда Михаил бросал быстрые взгляды на Павлова. Валерий Семенович сильно сдал – стал бледнее, глаза ввалились. Стресс от ранения близкого человека сделали свое дело. А еще усталость. Сколько он уже не отдыхал? Минимум сутки. Ничего, эта операция последняя, эвакуируемся в тыл, там и отдохнет.
Пока чистили рану, стало понятно – было два осколка и дел они натворили изрядно. Множественные повреждения носоглотки, челюсти, часть зубов отсутствует. Самое скверное – это буквально порванное лицо. И с этим ничего не поделаешь, останутся страшные шрамы. Там, в будущем, это было бы решаемо, а тут… кто тут пластикой лица будет заниматься?
Рядом всхлипнули. Это Вилма встала у стола. Еще не успокоилась, пусть рядом постоит, вдруг помощь понадобится?
Кровотечение остановили, сшили несколько крупных сосудов. Павлов подсказывал глухим голосом – что надо делать, и Михаил чистил, сшивал…
Они уже заканчивали, когда вернулись санитары. По их лицам стало понятно – в обозе выживших нет.
– Товарищ военврач, что делать-то? – обратился один из них.
– Пару носилок приготовьте, – глухо ответил Павлов. – И рядом будьте. Нечайка где?
– Да тут он, – санитар махнул рукой в сторону рощи, – у соседней палатки.
Наконец операцию закончили. Гортань прочистили, лицо собрали, причем Михаил очень старался накладывать швы мельче, чтоб меньше было заметно. Голову забинтовали, после чего Кошкину аккуратно переложили на носилки и позвали санитаров.
– Все, несите сразу в тыл.
Санитары взяли носилки и вышли.
– Хорошо… – пробормотал Павлов, устало глядя на Майского. – Очень хорошо, Миша.
Он накренился и медленно вполз на операционный стол.
– Теперь меня, Миша.
– То есть… – не понял тот.
– Осколок. – И Павлов показал на одно из кровавых пятен, где угадывалось рваная дырка в халате. – Тут, под ключицей.
Вилма вновь всхлипнула, а Михаилу стало стыдно. Вдвойне.
«Так он ранен был! – потрясенно подумал Павел. – А мы считали, растерялся профессор, стыдоба-то какая!»