Тропою волка
Шрифт:
— Да какой же вы ротмистр, пан Радзивилл! — усмехнулся Войнилович, глядя на залитое кровью лицо Богуслава. — Я вас прекрасно узнаю, даже в таком виде. Ну и птичка же попала в нашу клетку! А ну-ка к Гонсевскому его!
Татарин схватил веревку и дернул Богуслава к себе, давая понять, что пленник его. Но Войнилович сделал знак своим людям, те подошли и бесцеремонно оттолкнули татарина, затем потянули за веревку Богуслава, призывая его подняться на ноги. Радзивилл с трудом встал и чуть вновь не упал на землю — солдат опять с силой потянул веревку. Шатающегося из стороны в сторону Слуцкого
— Ну, день добрый, пан Богуслав, — усмехнулся Гонсев-ский, стоя около своего коня в доспехах панцирного товарища, рядом с только что установленным шатром, — для вас, конечно, сегодняшний солнечный день не очень добрый, а вот для меня очень даже неплох. Вам нужен врач? Сейчас я пришлю лекаря. Эй! Лекаря сюда! — крикнул Гонсевский в сторону.
— Что вы намерены со мной делать, изменник Литвы? — гордо взглянул на полевого гетмана Богуслав, с трудом поднимая запекшиеся от крови веки. Взгляд при этом получился еще более надменный, чем даже хотелось самому Слуцкому князю. Высокий чистый лоб Гонсевского покраснел, на нем выступили жилы.
— Это вы предатель, пан Богуслав! Вы воюете с врагами его королевского величества!
— Почему же! — усмехнулся Богуслав, шатаясь и едва стоя перед Гонсевским. — Я воюю с врагами моего королевского величества, — он особенно выделил слово «моего».
— Вас следует казнить! — багровел Гонсевский, сжимая кулаки. — Повесить как изменника родины.
— Ну, так казните. Мне трудно стоять, пан гетман. Трудно даже говорить. Лежать в земле или висеть будет намного легче.
Тут к ним приблизился Михал. Без шляпы, в белой рубахе, с развевающимися на летнем ветру светло-каштановыми волосами, в новых скрипучих ботфортах, в прекрасном расположении духа. Михал увидел, что Гонсевский разговаривает с каким-то пленным, и… обомлел. Пленным был его кузен!
— Богуслав?! — Михал подбежал к двоюродному брату. — Ты ранен? Пан Винцент! Велите его перевязать! Опять ты здесь, братко!
— Остыньте, полковник! — остановил Гонсевский Несвижского князя. — Это не просто ваш кузен, а прежде всего изменник и военнопленный!
— Вот и ведите себя, пан Гонсевский, соответственно шляхетскому кодексу чести касательно военнопленных неприятельских командиров! — взорвался Михал. — В противном случае я буду на вас жаловаться королю!
У Гонсевского нервно задергалось веко. Он боялся прогневить Яна Казимира. Вступать в конфликт с Михалом смоленский князь также считал опасным для своей карьеры. Он хорошо знал, как близки Ян Казимир и Михал Казимир Радзивилл.
— Добре, — буркнул полевой гетман, — берите своего родственничка и делайте с ним, что хотите. Только учтите: он пленник крымчан, Супана Казы-аги, с ним и договаривайтесь. Ну, а по поводу лекаря я уже распорядился. Сейчас ему промоют рану.
— Дзякуй, Михал, — улыбнулся краешком рта Богуслав.
— Пошли, тебя умоют и перевяжут, — взял под руку Богус-лава Михал, — выглядишь ты ужасно.
— Хорошо, что не видит Анна Мария.
— Что у тебя с Аннусей?
— Я люблю ее.
— А она тебя?
— Души не чает. Боюсь я за нее, Михал. Вначале отец. Сейчас вот я. Ну прямо malo omine [14] .
— Заткнись, никакой ворожбы нет. Просто ты не с теми связался. Никто тебя здесь не тронет, — сердце Михала сжалось. Он впервые видел Богуслава таким раздавленным и сломленным, но думающим при этом об Аннусе.
14
злая ворожба (лат.)
— А ведь я так и думал! — вздохнул Михал.
— Что думал?
— То, что у вас каханне!
Богуслав не ответил. Он единственный из всего окружения своей воспитанницы Анны Марии Радзивилл сомневался в искренних ответных чувствах своей подопечной. Любил ее и не верил, что и любовь юной девушки к нему так же сильна. Хотя все знали, что дочь Великого гетмана влюблена в Богуслава по уши. Девушка пыталась скрыть свою греховную страсть к двоюродному брату отца, но это у нее не получалось. Они постоянно переписывались, посылая друг другу нежные послания. На трогательные письма Аннуси Богуслав порой отвечал с нескрываемой ревностью, умолял быть осторожной со всякого рода извращенцами типа Михала Паца. Также Богуслав неизменно просил Аннусю уничтожать его письма сразу после прочтения.
Ну а в последнее время тетушка Анны Марии Катажина Глебович как-то уж чересчур настойчиво принялась подыскивать для «сиротки Аннуси» женихов. Это просто выводило из себя Богуслава.
— Говорят, ты вывез тело Януша из Тикотина? — слабым голосом спросил Богуслав, опираясь на плечо кузена.
— Так, вывез. Мог бы это сделать и ты! Ты ведь был там раньше меня.
— Но я не успел и не мог. У меня под носом был Сапега. Но все равно, дзякуй тебе великий.
— Дзякуй, — недовольно передразнил кузена Михал, — вечно все на меня сваливаете. Почему-то я один должен думать о вещах, на которые всем Радзивиллам наплевать! Забрать Януша из крепости была в первую очередь твоя обязанность. Ну да ладно. Где сейчас Аннуся?
— В Курляндии. В Митаве. Бедная девочка! Мир ополчился против нее!
— Почему? Что еще? — заволновался Михал.
— Муж сестры Януша Юрий Кароль Глебович ultimis diebus (последними днями-лат.) с пеной у рта отстаивает свое право на наследство Януша. Эта сука считает, что у его жены Ка-тажины на наследство покойного кузена нашего больше прав, чем у Аннуси, его единственной дочери!
— Вот же сволочь этот Глебович!
— Тут, думаю, даже не он сволочь, а больше тетушка Катажина, которая его подстрекает. И не зря она так активно подыскивает пассию для моей Аннуси.
— Ладно, в суде разберемся! Я этого дела так не оставлю.
— Поздравляю с назначением. Ты уже полковник! — перевел разговор на другую тему Богуслав.
— И не только, — буркнул Михал, — я нынче подчаший литовский. Не слышал? Умер дядя Михал Кароль.
— Кузен твоего покойного отца?
— Так.
— Жаль! — Богуслав перекрестился. — И этот умер. Уже третий Радзивилл откинул копыта.
— Его должность и перешла ко мне. Кстати, ты знаешь, что там, под Варшавой, ты застрелил Яна Ковалевского?