Тропою волка
Шрифт:
— Литва всего лишь заключила Унию со Швецией, а не вошла полностью в ее состав! — Богуслав чувствовал, что начинает выходить из себя. В глазах потемнело от злости.
— Оно ведь верно пан Богуслав говорит, Ваше величество пан Дердь, — кивал пан Груша длинными рыжеватыми усами, — держать под своей рукой такие далекие земли вам не с руки! — и Груша усмехался собственному каламбуру.
Так при поддержке послов Хмельницкого Богуславу удалось-таки отстоять Виленский и Полоцкий поветы вместе с центральной частью Менского. Тем не менее, Княжество разрывали на три части.
На шестой день декабря договор решили-таки подписать и действовать. Дольше всех сопротивлялся Богуслав, но в конце концов решил поставить и свою подпись.
Богуслав бросил взгляд на острие заточенного гусиного пера, глядя, как собирается и вот-вот упадет чернильная капелька. В глазах вновь потемнело… Не то старая контузия давала о себе знать, не то… Князь с удивлением смотрел на кончик пера — оно превратилось в острый осиновый кол, темно-синие чернила оказались багровой густой стекающей кровью вампира. Богуслав закрыл глаза и снова открыл. Видение исчезло. «Вбиваю кол в собственную страну, — вздохнул Радзивилл и поставил подпись на белом листе. — К черту! — думал он, бросая хмурые взгляды на сдержанные улыбки Ракоши и обоих послов Богдана Хмельницкого. — Тысячу раз еще все поменяется! Пускай попотеют хлопцы за мою страну».
Глава 2 °Cватовство Сапеги
Для захваченной царскими оккупантами страны Вилен-ское соглашение ничего не изменило. Казаки и стрельцы с наемниками по-прежнему разбойничали в городах и селах. Только разве что все реже решались далеко отходить от своих гарнизонов. А если и решались, то лишь отрядом не менее пяти сотен человек. Шведские войска, занявшие Жмайтию и северо-западные города Литвы, также вели себя не как в гостях, обирая местное население. Начали пошаливать и собственные солдаты, отбившиеся от основных сил либо просто ударившиеся в банальный разбой, полагая, что только так и можно выжить. Канцлер ВКЛ Альбрехт Радзивилл, отправляя письма Яну Казимиру, сетовал: «Горестно от того, что не знаешь, что ждать не только от неприятеля, но и от собственного жавнера». Литвинский полковник Ян Кароль Лисовский здесь превзошел всех. Его тысячный корпус принялся мародерствовать еще осенью прошлого года, двигаясь по дороге в Брестщину на соединение с армией Сапеги. Сейчас же, согласно договору, приняв сторону царя, полк Лисовского «шалил» в Менском и Полоцком поветах. Солдаты полковника грабили всех, кого только ни встречали на дорогах, будь то беженцы, оседлые жители или же московитские обозы.
Даже на Полесье люди жаловались, что «лисовчуки» их грабят пуще москалей. Когда позже, уже вновь на стороне Речи Посполитой, Лисовского судили, то на вопрос, зачем он так поступал, этот полковник с наивностью младенца отвечал: «Так ведь война же была!»
Но все равно, что бы ни говорили полешуки, такого, что творили захватчики, не снилось даже лисовчукам. Пуст и выжжен стоял Менский повет, а в городе Койданово, что под Менс-ком, неразрушенными остались всего двести домов, которые, тем не менее, были полностью разграблены. Весной Менский повет выдержал очередное нашествие — полевые мыши. Эти маленькие серо-желтые бестии заполонили неубранные поля, полагая, что наступил мышиный рай.
Шкловский повет захватчики так разорили и пожгли, что сами не смогли там прокормиться и отступили к Смоленску. Ошмянская шляхта жаловалась царю, что московские залоги «гумна молотят, местечка и села наезжаючи, людей мучат… животину, что сыщут, всю емлют, ды яшчэ пагражаюць, што «имеют приказ рубити и в полон их имати». И так по всей стране.
Однако Бог уберег Жмайтию от того разгрома, что царил в остальном Княжестве, хотя стоявшие в Кейданах ливонские солдаты шведского короля прилично обобрали город. Тихо и спокойно было в Россиенах, где Александра Биллевич каждый день ждала письма
И вот тоскливую будничность Россиен оживило прибытие отряда литвинских гусар. В город приехали витебский судья Дворецков, чья семья еще под влиянием Миколы Радзивилла Черного перешла в лютеранство, и полковник Великого гетмана пан Ворона, полоцкий шляхтич, бежавший в свое время из города от московских захватчиков. Карета этих послов пана Са-пеги остановилась напротив дома Биллевичей. Из дверей кареты вышел Дворецков, в великолепном темно-голубом камзоле и в модном парике «три бриды» с коком надо лбом. Лицо судьи было безупречно выбрито, в руке трость. В сопровождении полковника, в самом деле, похожего на ворону в своей черной шапке, с птичьим длинным носом и черными глазами, Дворец-ков попросил сразу же провести его к пани Биллевич-Кмитич по очень важному делу. Алеся вышла встретить гостей.
— Давайте присядем, — как можно мягче сказал ей Дворец-ков, и они сели в гостиной за столом, устланным белоснежной скатертью.
Дворецков несколько колебался. Ему выпала непростая миссия: объявить жене Самуэля Кмитича о гибели ее мужа и затем дать слово полковнику Вороне. Дворецков, человек образованный, умный и деликатный, чувствовал неловкость, явно отягощенный своей нелегкой задачей, исполняемой впервые. Он даже был несколько обижен на Сапегу, что тот взвалил на его сугубо гражданские плечи такую неприятную ношу, оставаясь при этом сам в стороне.
— Пани Кмитич, — говорил, слегка волнуясь и потирая руки, Дворецков, — сейчас война. Столько людей гибнет! И военных, и гражданских… Куда больше горя, когда погибают ни в чем не повинные женщины, дети, старики, которых убивают непонятно за что. И в таких условиях гибель солдат уже не кажется чем-то особенным. Но каждый солдат — это тоже чей-то сын, чей-то брат, чей-то муж…
— Вы хотите мне что-то сообщить про мужа? — Алеся вся напряглась и побледнела.
— Так, пани, — кивнул своим светло-рыжим коком парика судья, — мужайтесь, дорогая моя пани Александра. Князь Са-пега имеет донесение от полковника Лисовского, что его отряд повстречал остатки разбитого под Друцком отряда пана Кмитича. Те сказали, что… ваш муж погиб. Видели, как он после выстрела упал из седла на проселочной дороге во время короткого боя.
— Что? — тихо переспросила Алеся таким тоном, словно слова судьи ее оскорбили до глубины души. Она медленно встала, ее глаза закатились, и пани Биллевич стала заваливаться на бок. Но опытный боевой полковник Ворона проявил проворство и подхватил потерявшую сознание женщину, не дав ей рухнуть на пол…
Алеся не помнила, сколько пролежала в обмороке. Кажется, совсем недолго, ибо когда она вновь открыла глаза, то лежала на кровати с мокрым рушником на голове, а ее служанка, сорокалетняя жмайтка Труде, женщина заботливая и добрая, но крайне простого нрава, громко отчитывала судью:
— Зачем такое вообще сообщать тяжарной женщине, пан судья! Пани на четвертом месяце, скоро уже и пятый месяц пойдет, а вы ей такие вещи говорите!
— Поймите, уважаемая, — оправдывался судья, — не сказав пани Александре первое, мы не можем приступить ко второму делу…
Алеся со стоном села, убирая мокрый рушник. Труде, судья и полковник тут же обернулись к ней и быстро подошли к кровати, но Алеся остановила всех протянутой вперед ладонью.
— Как вы, пани Александра? — спросил судья. — Как вы себя чувствуете?