Троя. История первая
Шрифт:
***
– Как спасти Трою от невиданной беды? Скажи, как избавиться от чудовища, всемогущий Зевс?
Слова прозвучали гулко в огромной пустоте центральной залы главного храма. Лаомедонт преклонил калено пред изваянием Зевса и, смиренно склонив голову, ожидал ответа. Мрак спустившейся ночи проник в помещение храма, окутав колоннаду и многочисленные статуи богов, жрецы закрепили факелы на стенах – их пляшущее пламя неверным светом освещало зал, скрывая в темноте за колоннами любопытных служителей. Скупо освещенное безмолвное пространство создавало иллюзию полного одиночества. Лаомедонт едва бросил взгляд на утративший свою силу (как ему казалось сейчас) Палладий – скромная статуя находилась слева от величественной фигуры Зевса – главный
– Неужели проклятие холма Ата не утратило свою силу?
Царь едва выдерживал гнетущую тишину – она казалась зловещей, предвестие недоброго исхода ясно ощущалось в сгустившемся полумраке. Факел вспыхнул на миг, затрещал, рассыпая искры, и, в последний раз осветив золотое изваяние, погас. Лаомедонт вздрогнул, причудливые тени бесшумно скользившие по стенам напугали его.
– Чем Троя навлекла на себя гнев богов?
Голос его дрожал, мысли лихорадочно путались – Лаомедонт ждал ответа и в то же время боялся услышать его. Напряжение достигло того предела, когда отчетливо слышны удары сердца, а дыхание прерывается от недостатка воздуха и страх совершенно сковывает тело. Следующий факел погас, за ним другой – тьма постепенно заполняла зал, пока полностью не завладела всем пространством. И тогда, в кромешной темноте прогремел ответ – он звучал сразу со всех сторон, словно не имел определенного источника. Звуки громоподобного голоса отражали стены, наполняли воздух, внушая непреодолимый ужас. Лаомедонт рухнул на мраморный пол.
– Правитель Трои виновен сам. Ты оскорбил богов, помогавших тебе – боги мстят за это. Теперь ты должен принести в жертву чудовищу старшую дочь свою – только так можно спасти город.
Эхо многократно повторяло звуки. Жуткая какофония пропитала страхом сердце – Лаомедонт все лежал на полу в неудобной позе, совершенно без сил.
Жрец осторожно приблизился к царю, склонился над ним, и, решив, что тот без сознания, подозвал других. Служители вынесли царя на воздух, прямо на ступени широкой лестницы храма. Кто-то сбегал за водой, но даже после всех хлопот Лаомедонт хоть и открыл глаза, однако выражение его лица было бессмысленным и жалким.
Старшую дочь свою… старшую дочь. Подумать только – отдать красавицу Гесиону, его любимицу – на растерзание чудовищу. Это невозможно. Совершенно невозможно. Перед ним возникал тонкий силуэт нежной девушки, ее милое личико улыбалось – я так люблю тебя, отец. Я тоже, тоже люблю тебя, дорогая. Больше жизни, больше всего на свете. Ты для меня – все.
Совершенно разбитым Лаомедонт вернулся во дворец, сразу заперся в кабинете – лишь бы никого не видеть, ничего не слышать. Царь с тревогой наблюдал, как наступало утро – небо становилось все светлее, запели беззаботные птицы, еще несколько часов покоя, а затем, затем… Страшно подумать, что последует затем. Лаомедонт представил себе несчастную Гесиону, его девочку, ведомую на закланье… Нет, ни за что. Пусть все гибнет. Пусть чудовище сожрет весь город – какое мне до этого дело? Но отдать дочь – это уже слишком. Нет, нет и еще раз нет. Эта бессонная ночь оказалась для царя слишком тяжелой – серое оплывшее лицо с ввалившимися глазами, полностью поседевшая голова, резко проступившие морщины, дрожащие руки, беспомощно сжимающие погнутую диадему, и взгляд, беспокойный, бегающий взгляд маленьких серых глаз – таким нашла Гесиона своего отца наступившим утром.
– Что еще случилось, отец? – она чмокнула его в щеку, внимательно посмотрела ему прямо в глаза – Лаомедонт опустил их, стараясь избежать пытливого взгляда дочери –Да ты весь седой. – воскликнула она и, помедлив, осторожно спросила – Мы идем в храм?
– Мне не здоровиться что-то. Не ходи никуда. Побудь со мною.
Нельзя, чтобы она покидала дворец. Она в опасности. Серьезной опасности. Только не напугать ее. Только не напугать. Гесиона присела на краешек кровати, мило улыбнулась отцу.
– Хорошо, папочка. Как хочешь. Я останусь с тобой.
***
Тем временем город просыпался в большой тревоге. Ранним утром троянцы, затаив дыхание, наблюдали, как еще одно судно пыталось подойти к их речному порту. Тяжелогруженый корабль шел медленно, глубоко зарываясь носом в зеленоватую воду; матросы суетились на палубе, готовя крюки и канаты – как вдруг мощный удар сотряс судно, раздался жуткий треск – в реку посыпались стеллажи с пузатыми остроконечными пифонами, ящики и тюки. Судно резко накренилось на левый борт, зачерпнув воды, качнулось вправо, пытаясь занять исходное положение, однако страшная лапа задержала его. Корабль так и остался повернутым набок, чудовище высунулось из воды и, одной лапой придерживая левый борт, другою начала снимать зацепившихся за снасти людей. Жалкая кучка очевидцев из числа самых отчаянных троянцев, что рискнули этим утром оказаться в речном порту, ахнули – они ясно различали повисших на правом борту людей.
Молодой парень в белом хитоне изо всех сил пытался подтянуться, чтобы перелезть за борт, рядом за обрывок снасти уцепился другой, совсем еще мальчик, и теперь раскачивался, стараясь увернуться от зубастой широкой пасти, грузный старик с жалобным криком сорвался вниз – он тут же был подхвачен когтистой лапой. Чудовище дотянулось до ладного парня с косынкой вокруг головы – в следующее мгновенье он исчез в разинутой пасти. Так торопливо чудище опускало каждого себе в рот, жадно пережевывая добычу, затем снимала следующего – моряки в ужасе пытались забиться в какую-нибудь щель или спрятаться за выступ, другие прыгали в воду, стараясь спастись вплавь – благо берег недалеко, однако сильные удары хвоста глушили их. Насытившись, чудовище принялось шутки ради громить остатки корабля, отчего поднялись волны, и каждая следующая была выше предыдущей.
Портовые постройки, в общем, выдержали удар – волны смыли лишь останки, выброшенные на берег. Затем мерзкая тварь вышла на сушу, гремя чешуей и стряхивая водоросли с лап. Никто не рискнул узнать, что будет дальше – наблюдавшие утреннюю трагедию троянцы со всех ног бросились за спасительные городские укрепления.
– Спасайтесь. Чудище на берегу, совсем рядом. – кричал босоногий мальчишка, несясь впереди всех. Гордый от сознания того, что видел все своими глазами, он орал во всю глотку, явно не понимая, какой опасности подвергался только что.
– Опять потоплен корабль. – вторил ему пожилой рыбак, по многолетней привычке спозаранку спешивший в порт, хотя его суденышко одним из первых было расколото в щепы еще вчера.
– Оно пожирает людей. Спасайтесь. – нищий бродяга, перебрав накануне, заснул прямо в порту под открытым небом и пробудился от треска рушившегося судна, моментально протрезвев.
И без того напуганные горожане вскакивали в холодном поту, разбуженные этим криком – хозяйки закрывали ставни, матери крепко прижимали к себе детей, строго настрого запрещая им выходить на улицу, отцы семейств, после недолгих раздумий, покидали дома, обняв жен, словно напоследок и, зайдя за соседом, спешили ко дворцу или в храмы, по дороге привычно обсуждая, что принесет сегодняшний день и когда этот ужас закончится. Итак, народ разделялся – кто надеялся на решительные действия власти шли на дворцовую площадь, те, кто верил в чудо, направлялись в храм.
***
Грандиозный храм Зевса, как известно, размещался на вершине холма Ата, и был первым зданием, возведенным когда-то основателем Илиона. Оно строилось с размахом и сочетало в себе помпезность и строгий классический стиль одновременно. Снаружи прямоугольник храма был окружен торжественной колоннадой без видимых излишеств, но кованые двери, к коим поднимался посетитель по мраморной лестнице, украшались затейливым орнаментом и позолотой. Центральный зал, рассчитанный на большое количество народа, был огромен – потолочные балки опирались на бесчисленные колонны вдоль стен, оставляя пространство зала свободным. Мраморный пол сиял белизной, что являлось заслугой жрецов, служивших здесь, высокие узкие окна пропускали мало света, поэтому даже днем в зале возле каждой колонны горел огонь, стены щедро украшались мозаикой, мозаику сменяли фрески, все блестело позолотой, и было столь насыщенно, богато, что глаз скоро уставал от этой чрезмерной роскоши.