Троянский кот

Трускиновская Далия

Перед богадельней была маленькая мощеная площадь с фонтаном и большой каменной лоханью – поить лошадей. На краю лохани сидели двое мальчишек и пели песню, которой явно научились у старых моряков. Дядюшка Сарво и Георг узнали ребят – они кормились от богадельни: бегали с поручениями, помогали на кухне.

Гости обошли фонтан – и тут только заметили неладное. На каменных скамьях справа и слева от входа никто не сидел с мужским рукодельем – не резал деревянные игрушки, не плел сетки для рыбацких сачков. Окна богадельни были закрыты ставнями – это днем-то. А на двери висел большой замок.

– Эй, детки, что эта капридифолия значит? – спросил ребят дядюшка

Сарво.

– А то и значит, что накрылась богадельня осиновым ушатом, – совсем по-морскому выразились детки. – Завелась в ней какая-то заразная хворь, и всех вывезли за город. Чтобы мы ее не подцепили.

– Что за хворь? – строго спросил старый боцман. – Как выглядит?

– Да никак не выглядит. Просто приходим мы утром, а дверь заперта. Нам сторож Черепахиного амбара сказал, там теперь ночным сторожем – Вильгельм Отто, который из береговой стражи, – объяснили ребята. – Он после заката заступает на вахту, но приходит раньше – сидит на тюках, болтает с грузчиками. Он видел, как наших старичков увозили. Теперь вот ждем – может, хворь кончилась и тех, кто жив, обратно привезут?

– Всех, выходит, увезли, – уточнил дядюшка Сарво. – И кастеляншу? И стряпуху? И старого зануду Липрехта?

– Всех, всех…

Черепахин амбар был сразу за Верблюжьим амбаром, напротив Змеиного амбара – названия им дали по большим каменным животным над воротами. Хозяин десять раз сменится, улице другое имя дадут, но никому и в голову не придет отковыривать каменную черепаху весом в триста фунтов.

К Змеиному амбару сбоку был пристроен кабачок «Люсинда» – там и сели, решив, что до заката вполне можно пообедать. В «Люсинде» кормили простой люд, но после сухарей и солонины ломоть свежеиспеченного хлеба с куском домашнего сыра – уже деликатес. Корзину с гостинцами решили пока не трогать – мало ли что выяснится; может, старички где-то неподалеку, так что можно будет добежать.

Простой люд, приходивший в «Люсинду» поесть каши со шкварками, ничего толком о богадельне не знал, разве что был благодарен магистрату, так решительно пресекшему заразу.

Вильгельма Отто прождали долго, и за это время дядюшка Сарво перебрал все известные ему заразные хвори, включая черную оспу, рябую оспу, бубонную чуму, горловую чуму и всю ту дрянь, которую можно подцепить у гулящих девок. Насчет девок Георг усомнился – хотя их в портовом городе больше двух сотен, но городскому врачу вменено в обязанность раз в месяц их осматривать. Другое дело – что девками занимаются его ученики и могут по неопытности проворонить важные приметы. Но Герден тем и славится, что портовые девки – относительно чистые. Они и сами о себе заботятся, подозрительного гостя могут спустить с лестницы. Иначе виновницы неприятностей будут пороты на городской площади и выкинуты из Гердена навеки.

– Нет, это не девки виноваты, – согласился дядюшка Сарво. – Но посуди сам, сынок, хворь прицепилась к одному-единственному дому во всем городе. Что-то тут неладно.

Вильгельм Отто, придя, подтвердил: да, неладно. Старых моряков увезли в закрытых повозках среди ночи. Сопровождала их особая стража – отряд помощников городского палача, которых имелось более двадцати человек. И не потому магистрат платил жалование такой ораве, что преступлений совершалось множество, а просто в их обязанности входил и вывоз всякого мусора, включая самый вонючий. Это было дурным знаком – значит, все-таки зараза…

– И что – молча позволили себя увезти? – спросил Георг.

– Сдается мне, уж до того были больны, что и голоса поднять не могли, – ответил Вильгельм Отто. – А вот кое-что проделали. Я как раз вышел на угол поглядеть,

как повозки отходят, так из последней вылетел перстень и – звяк!

– Какой перстень?! – прямо зарычал дядюшка Сармо.

– Серебряный. Я его руками брать-то побоялся, а на палку поддел и в щели схоронил. Мало ли, какая зараза? Вот выяснится, что…

– Веди, показывай! – хором закричали Георг и дядюшка Сарво.

Щель была между серым камнем амбарного фундамента и пурпурно-синим камнем брусчатки, которую магистрат закупил чуть ли не в Свенске. Послали Ганса за палочкой, с трудом выковыряли перстень, и дядюшка Сарво, разглядев его, сказал прямо:

– Сынок, дело неладно. Знаешь, что это?

– Нет, не знаю, – честно признался Георг.

– Это когда «Северную деву» выкинуло на Эрхольм, парни, что там две недели просидели, получая в день полкружки пресной воды и две галеты, как-то ненароком спасли сундук с золотой посудой. Арматором «Северной девы» был отец Абеля Цумзее, Гильберт Цумзее, тот еще пройдоха. Но он парней отблагодарил и всем, кто уцелел, подарил, кроме денег, еще серебряные перстни. Нарочно, чтобы помнили, на них велел носовую куклу «Северной девы» изобразить – ну так вот она. Матти как раз был на Эрхольме. У него и у Анса Ансена были такие перстни… нет, вру, еще Петер Шпее – Петер-толстяк, помнишь, он еще спьяну забрел на «Морского ангела» вместо «Доротеи» и потащился не в Вердинген, где его ждала невеста, а на юг, в Порту-Периш… – дядюшка Сарво задумался, вспоминая. – Впрочем, он и в Порту-Периш на ком-то чуть не женился… Вот он тоже носил такой перстень, а получил его от брата. Брата сожрала гнилая горячка на обратной дороге из Норскеншира… должна же быть хоть какая-то память…

Старый боцман загрустил было, но опомнился.

– Давно это было, сынок. Еще твой батюшка был в небесах безгрешной душенькой и приглядывался, в какое бабье чрево вселиться…

Георг с любопытством разглядывал толстый серебряный перстень, надетый на палочку. Узнать в причудливой загогулине женскую фигуру было мудрено. Он не сразу вспомнил, что «северными девами» в Абенау называют хвостатых сирен, а рисуют их так, что задранный раздвоенный хвост торчит у «девы» за спиной, образуя над плечами нечто вроде крылышек. Но дядюшка Сарво был прав – такой перстень уж ни с чем не спутаешь.

– Если так, то дядюшка Матти с этим сокровищем добровольно бы не расстался, – сказал Георг. – Он ведь даже не носил перстень, а где-то прятал.

– Поди поноси, когда пальцы распухли и стали хуже клешней, – возразил старый боцман. – У него эта болезнь завелась от сырости. Анс свой перстень тоже не носил, тоже прятал. Но он мне сказал как-то, что хочет лечь с этим перстнем в могилу. И надо же – уезжая, кто-то из них потерял такую памятную вещицу…

При этих словах дядюшка Сарво как-то туманно посмотрел на Георга.

– Да, мне тоже кажется, что перстень из повозки выбросили нарочно, – ответил на взгляд Георг. – Что-то этим наши старички хотели сказать.

– Давай думать, сынок. Но сперва заплати-ка пару грошей Вильгельму Отто. А перстень мы заберем.

– Как это – заберете?! – возмутился сторож.

– Очень просто, – дядюшка Сарво снял находку с палочки и с трудом надвинул на толстый палец. – Заразы в нем никакой нет. Это и мальку глупыша ясно. Потому его и выбросили, чтобы простак, вроде тебя, подобрал да по всему Гердену раззвонил. Рано или поздно про перстень бы услышали те, кто помнит его историю. Говоришь, в Северные ворота их увезли? И среди ночи ворота для повозок отворили?