Трудная позиция
Шрифт:
— Позвольте, позвольте, — вмешался вдруг Осадчий. — А вы сами-то уверены, что Красиков разгильдяй?
Вашенцев недоуменно развел руками:
— Странный вопрос, товарищ полковник.
— Вот как? Зачем же вы задали его Крупенину?
— Крупенин защищает Красикова, товарищ полковник.
— А вы, значит, обвиняете? Интересно. У вас как в суде. Ну что ж, тогда и мне кое-что выяснить позвольте... Скажите, известно ли вам, что произошло дома у Красикова? Почему его мать лежит сейчас в больнице? Почему, наконец, он скрывает это все от друзей и от вас лично, товарищ майор?
Глаза Осадчего, как
— Вы хотите сказать, что нам не следует разговаривать о своих делах на бюро? — спросил Вашенцев.
— Наоборот, — возразил Осадчий. — Это очень хорошо, что вы собрали бюро. Но вы старательно уходите от главного.
— А именно? — Вашенцеву не хотелось терять своей независимости.
— Людей вы своих не знаете, — продолжал Осадчий.. — И узнать не стараетесь. По внешним признакам судите: написал курсант рапорт — плохой, сказал что-то необдуманно — тоже плохой. А почему плохой? По какой причине? В чем, так сказать, соль? Ключ в чем?
Глаза-буравчики не отступали от Вашенцева, так и кололи его. Нужны были усилия, чтобы выдержать этот взгляд. А тут еще члены бюро, будто сговорившись, поддакивать Осадчему стали: верно, дескать, есть грех такой в дивизионе.
— Разрешите мне? — попросил слова Крупенин и встал, упершись, ладонями в спинку стула. — Я вот что скажу, товарищи. Нас волнуют сейчас неприятности, связанные с Саввушкиным и Красиковым. Это понятно. Конечно, жить спокойно куда лучше, нежели в тревоге и неприятностях. Но ведь речь-то идет о людях, о наших младших товарищах. Так почему же мы не спросим себя: а что каждый из нас сделал, чтобы помочь, например, Красикову?
Вашенцев заметил с иронией:
— Кто хочет учиться, тот учится без помощи.
— А я не убежден, что у Красикова нет желания учиться, — сказал Крупенин. — Я убежден в другом. Мало у нас чуткости, товарищи. Не всегда мы серьезно задумываемся над судьбой того, кто нетвердо идет или оступается.
— Верно, — согласился Осадчий.
— Так то же другой вопрос, товарищ полковник, — сказал озабоченно Вашенцев. — К нему и подготовка нужна иная. Нельзя же так: начали о дисциплине, а теперь...
— Это один вопрос — дисциплина и чуткость, — возразил Осадчий. — Но подготовить, бюро для его обсуждения действительно надо. А вы собрались, я вижу, так, налегке.
Кто-то подсказал:
— Может, отложить тогда заседание?
— Конечно. Зачем же обсуждать с ходу...
Вашенцев подумал: «Может, и в самом деле отложить? А то ведь Осадчий теперь так и будет стоять на своем. Да и Крупенин при нем уж чересчур храбрым сделался».
— Ну что же, отложить — так отложить, другого ничего не придумаешь, — сказал Вашенцев. — Только записать нужно, чтобы в следующий раз Крупенин пришел на бюро не с этим своим «убежден» или «не убежден», а пусть объяснит серьезно, почему ушел Саввушкин и почему продолжается возня с Красиковым?
— И бюро чтобы знало, — вставил Осадчий.
— Так это само собой, — ответил Вашенцев.
— Нет, не само собой, — настойчиво поправил его Осадчий. — Это главное, это нужно понять каждому...
После заседания, когда кабинет опустел, Вашенцев оделся, потушил свет и, задумавшись, остановился у окна. Ему было хорошо видно, как вышел из подъезда полковник Осадчий и заторопился вслед ушедшим вперед офицерам. Вот он поймал за руку Крупенина и, задержал его под ближним фонарем, наверное, для того, чтобы поговорить наедине. «Странно, — подумал Вашенцев. — Неужели не наговорились».
Осадчий и Крупенин, постояв немного, ушли. Но Вашенцев уже не мог успокоиться. Пока запирал дверь и спускался по каменной лестнице вниз, потом брел, не торопясь, через двор училища к проходной, все время думал, что теперь, конечно, Осадчий от дивизиона не отцепится, что ему, Вашенцеву, нужно будет ухо держать востро, чтобы снова не влипнуть в какую-нибудь неприятность.
Над городком плыли тяжелые облака. Звезды словно играли в прятки: то появлялись, то исчезали. Ветер дул где-то поверх крыш, но его леденящее дыхание распространялось всюду, и Вашенцев время от времени подергивал плечами, чтобы согреться. Ему не нравилась такая погода. Кто знает, что этот ветер нагонит к утру: тепло, мороз, пургу? А то еще ни с того ни с сего сыпанет, пожалуй, мокрая ледяная крупка. Тут, на степных азиатских перевалах, возможно и такое. Однажды Вашенцев видел даже, молнию во время бурана. Было это год назад, в конце декабря, возле проходной училища. Ему показалось тогда, что произошло замыкание электрических проводов. Но это ударил гром, самый настоящий гром, какой бывает во время летней грозы. А на другой день в местной газете он прочитал заметку «Редкое явление природы». Сейчас, вспомнив об этом, подумал с досадой: «Тут что ни день — явление».
У двери в свою квартиру Вашенцев остановился и долго вытирал ботинки, стараясь как можно громче шаркать подошвами по скользкому плиточному полу. Делал он это теперь каждый раз, чтобы предотвратить возможную встречу с Корзуном. И тот, услышав старания соседа, уходил к себе в комнату плотно закрывая дверь. Они почти не ссорились в тот день, когда объяснились у генерала. Одну лишь фразу бросил тогда обозленный Вашенцев: «Очень сожалею, что считал вас до сих пор товарищем». Но Корзун так разволновался, что на первом же слове запнулся и уронил очки на пол. А пока поднимал их, неловко сломав свою длинную сухую фигуру, Вашенцев повернулся и ушел.
Испортились потом отношения и со Светланой Ивановной. Правда, Вашенцев делал вид, что ничего этого не замечает. Был к ней по-прежнему уважителен и внимателен. Точно так же поступил он и сейчас, когда открыл дверь и увидел ее в прихожей.
— Добрый вечер, Светлана Ивановна, — сказал он нарочно громко. Пусть Корзун знает, что он, Вашенцев, с хорошими людьми не ссорится.
— Вечер добрый, — сухо ответила Светлана Ивановна и показала рукой на тумбочку, где лежало письмо. — Это вам, Олег Викторович, из Горска.
— Наконец-то, — обрадовался Вашенцев и, забыв про все на свете, не раздеваясь, ушел в свою комнату. Письмо было от Зинаиды Васильевны, в нем фотокарточка Леночки с неожиданной надписью: «Папочка, посмотри, какая, я большая».
Головку девочки обрамляли густые пушистые волосы с широким бантом. В руках у нее, как у старательной школьницы, была зажата книжка с бородатым Айболитом на обложке. А взгляд почти взрослых материнских глаз... Ох, этот взгляд... Он словно проколол Вашенцева насквозь. К горлу подступила тугая, давящая спазма.