Трудная позиция
Шрифт:
— Это командир приехал. Из училища.
Женщина медленно выпрямилась и долго смотрела своими утомленными от слез глазами в лицо Крупенина, как бы силилась что-то вспомнить.
— Вот-вот, — чуть слышно зашептала она вздрагивающими губами. — Таким он и описывал вас. Точно, точно. А как он рад был вашему приезду к нему. Вы даже представить не можете. Никогда еще я не получала от него такого большого письма, как в тот раз. И какие слова там были: «Мама, самое главное в жизни — это понимать, что ты нужен, что ты...»
— Отважный он у вас и мужественный, — сказал Крупенин.
— Да, да, на такое решиться, — бормотала женщина. — Не знаю. Не представляю.
Она хотела обнять Крупенина, но слезы, обильные материнские слезы, покатились по ее усталому и почерневшему от горя лицу. Немного справившись с собой, она тихо, шепотом попросила:
— Вы расскажите мне о нем. Все, все расскажите. Крупенин смотрел на нее и не знал, что же ответить, где найти такие слова, которые хоть немного облегчили бы материнское горе.
— Только вы ничего не скрывайте, — предупредила она, угадав его мысли. — Я ведь и днем и ночью думала о нем, и сердцем чувствовала каждую извилинку в его жизни. Даже если он скрывал что-то, все равно чувствовала. Теперь уже, когда мой сын не пожалел себя для людей, для Родины, мне дорого все: и то, чему я радовалась, и то, что заставляло меня обливать слезами подушку. И вы не стесняйтесь, не скрывайте ничего. Я прошу вас.
— Хорошо, — ответил Крупенин, взяв женщину под руку. — Я расскажу.
Солнце набирало и набирало силу и огромное, переполненное теплой синевой степное небо плыло над могилой Саввушкина. Его небо.
Весть о гибели Саввушкина произвела на Забелина такое впечатление, как будто он виноват был в этом трагическом происшествии. Вечером, после того как старший лейтенант Крупенин получил от него распоряжение выехать в Усть-Невенку, он потребовал доставить ему все документы, какие имелись на Саввушкина. И что было странно, рапорт Крупенина который раньше казался Андрею Николаевичу весьма торопливым и легкомысленным, теперь вдруг поразил его глубокой сердечностью и страстным участием в судьбе человека. И чем бы ни занимался в этот вечер Забелин — читал ли свежие газеты, слушал ли радио, — он все время думал о Саввушкине и о рапорте Крупенина.
А через день, когда вернулся из Усть-Невенки Крупенин и доложил о том, при каких обстоятельствах погиб Саввушкин, Забелин пришел к Осадчему и, не скрывая своих переживаний, сказал ему чистосердечно:
— А ведь верно, Артемий Сергеевич, не всякого орла можно заметить сразу. Далеко не всякого.
Забелин и Осадчий стояли посредине кабинета и смотрели друг на друга, словно заново встретились.
В большое окно били лучи яркого, весеннего солнца, и на белой стене лежали крупные квадраты оранжевого света.
— И еще вот
— Верно, потолковать бы нужно, — сказал Осадчий. Он давно ожидал этого момента и теперь, как фронтовой друг его, испытывал сильное душевное волнение.
— Тогда прошу вечером ко мне на чай, — сказал Забелин. — И только непременно с Александрой Терентьевной. Непременно.
— Спасибо, придем, — пообещал Осадчий.
— Ну вот и добро. Попьем чаю, на кружки фронтовые посмотрим. Не заржавели еще, думаю.
— Не должны, — улыбнулся Осадчий. — А если что, ототрем.
— Вот именно.
За окном, у дороги, легкий ветер покачивал деревья, и зеленые листья плескались на солнце, как маленькие флаги.
41
Прошло еще две недели весны, и началась третья. Погода держалась жаркая, но без суховеев и песчаных бурь. Иногда с запада от синеющих вдали гор наплывали небольшие тучки с молнией и громом, и над городком повисали дожди, короткие и легкие, почти воздушные.
Забелин в эти дни мало сидел в кабинете, а все больше находился с курсантами на учебном поле или за городком на ближних, еще не успевших порыжеть от солнца высотах. Сегодня он вышел с третьей батареей на занятия по топографии и уже целый час наблюдал, как на курсантских, планшетах появлялись строгие контуры степного рельефа, серые квадраты боевых точек и зубчатые подковки укрытий, предназначенных для техники и расчетов.
Первое время курсанты смущались начальника училища, особенно когда он поглядывал на планшеты и спрашивал:
— А почему вы решили выбрать позицию для батареи именно здесь? А не лучше ли отнести ее вот сюда, где меньше углы закрытия?
Но потом все быстро пообвыкли и стали даже сами обращаться к генералу с вопросами. А когда был объявлен перерыв и Забелин, усевшись на небольшом, поросшем чилигой кургане, закурил, от смущения не осталось и следа.
— Ох и крепко припекает, товарищ генерал, — жаловались курсанты, вытирая обильно вспотевшие, загорелые лица.
— Как в Калахари, товарищ генерал.
— Почему именно в Калахари? — спросил Забелин.
Длинный Яхонтов объяснил:
— Это мы в журнале очерки одного географа прочитали. Он пишет, что там человеческое тело от жары трескается.
— Ничего удивительного, Африка, — согласился Забелин. — А у нас это еще не жара. Вот через месяц, поближе к экзаменам, тогда припечет. — Он обвел взглядом сидящих и лукаво подмигнул: — Особенно тех, кто не готовится.
— А у нас таких нет, товарищ генерал, — бойко за всех ответил маленький Винокуров. — У нас в этом деле сплоченность.