Трудная позиция

Рыбин Анатолий Гаврилович

— Так точно, товарищ генерал-полковник, покажем, — ответил тот, — Две больших кабины устанавливаем с выносными экранами.

— Ну вот, довольны?

Курсанты оживились. На усталых лицах появились улыбки. Мартынов тоже улыбнулся, вполне довольный откровенным разговором.

— А где же ваш ночной герой Красиков? — вспомнил вдруг командующий. — Как у него с рукой?

Крупенин доложил, что Красиков чувствует себя хорошо, рука у него повреждена не сильно и о действиях курсанта у переправы уже написано в местной прессе. Последние слова он произнес

шутливо, но тут же расстегнул свою полевую сумку и вынул из нее боевой листок с крупным, бьющим в глаза заголовком «Инициатива курсанта». Командующий внимательно прочитал боевой листок. Затем повернулся к Вашенцеву и вполголоса, чтобы не слышали курсанты, спросил:

— Ну что вы на это скажете, майор?

— Я считаю, что Красиков не должен был спрыгивать с машины, товарищ генерал-полковник, — ответил Вашенцев. — В крайнем случае он мог сообщить о станине командиру расчета. Кстати, тягач был сразу остановлен, сделать то, что сделал Красиков, смог бы механик-водитель. Я так понимаю.

В разговор вмешался молчавший вое это время полковник Осадчий. Он попросил:

— Разрешите, товарищ генерал-полковник?

— Да, да, пожалуйста, — ответил командующий.

— Я проверил этот случай и могу доложить, что утверждения майора Вашенцева несправедливы. Суть дела заключается в том, что до аварии оставалось каких-нибудь два-три метра, предупредил ее именно Красиков. Конечно, теперь, когда все это позади, можно спокойно рассуждать и вносить поправки. А в тот момент нужно было действовать. И человек действовал так, как подсказала ему совесть.

— Верно, вполне согласен, — Мартынов, повернувшись к строю, стал отыскивать взглядом Красикова.

— Где он? Позовите его сюда!

Красиков стоял на самом фланге и не сразу понял, что командующий вызывает его. А когда прибежал в своей большой, сморщенной под ремнем шинели, то долго и суетливо поправлял ее, неловко размахивая забинтованной ладонью.

— Волжанин, значит? — спросил командующий.

— Так точно. Из-под Вольска, — торопливо ответил Красиков.

— Минутку, минутку. — Мартынов приложил ко лбу палец, подумал. — А знаете, были у нас в армии во время войны три брата — артиллеристы Ветлугины из Вольска. Два погибли, а один жив-здоров и Звезду Героя носит. Не знаете его?

— Знаю, товарищ генерал-полковник, очень хорошо, — сказал обрадованный Красиков. — Он к нам в школу приезжал, о боях под Сталинградом рассказывал.

— Вот-вот, он самый. Выходит, мы с вами, Красиков, вроде как однополчане.

Красиков смущенно заулыбался.

— Что вы, товарищ генерал-полковник. Моя служба только начинается.

— Ничего, главное начать хорошо. Ну, как рука-то? Болит?

— Терпимо.

— Видите, что получилось: время мирное, а у вас ранение. Но поступили вы правильно и отважно. И за это спасибо вам, товарищ Красиков.

Мартынов взял здоровую руку курсанта в свои ладони и тепло пожал ее.

Вскоре над позицией длинно и резко загудела сирена — сигнал тревоги. Расчеты заняли свои

места в кабинах и у пусковых установок. Молодые курсанты тоже разделились на взводы и торопливо разошлись по точкам. Укрытый рыже-зелеными сетями ракетный городок словно замер в ожидании воздушного «противника». Только решетчатые антенны да игольчатые стрелы ракет строго и таинственно поворачивались из стороны в сторону.

Мартынову припомнилась другая степь, военная — сталинградская, такая же холмистая и пустынная. Только не было там ракет, а смотрели в небо длинные стволы зенитных орудий, готовые каждую минуту начать дуэль с вражескими пикирующими бомбардировщиками.

Мартынов не был тогда командующим, он выполнял обязанности представителя штаба армии. Но вот так же обходил он позиции зенитчиков и так же следил по часам за подготовкой расчетов к действиям. Только совсем иными были в то время зенитчики, иными были их действия.

«Как далеко шагнули мы нынче вперед в военном деле! — не без гордости подумал Мартынов. — Теперь уже нет на позициях ни наблюдателей за «воздухом», ни прожектористов, которые ловили когда-то в перекрестия своих лучей вражеские самолеты в ночном небе. Сейчас другие, невидимые лучи локаторов и днем и ночью пронизывают воздушные пространства на гигантских расстояниях».

Мартынов посмотрел на небо. Оно было чистым и тихим. Ни единого звука не слышалось над свежей утренней степью. Казалось, и на позиции нет никаких действий. Но вот он вошел в одну из кабин, и совершенно другая картина предстала его взору. Напряженно и слаженно работали агрегаты, четко пощелкивали тумблеры, и словно в такт им деловито мигали на блоке неоновые лампы. По экрану индикатора уже ползла цель, сопровождаемая густым роем помех. Трудная и напряженная борьба развертывалась в эфире в эти минуты.

Более двух часов наблюдал Мартынов за тем, как появлялись на экранах цели, как вели, их к роковому квадрату курсанты-операторы и как звучали команды: «Готово», «Пуск». Потом, когда в действиях ракетчиков наступила пауза, он ушел к ближним зарослям чилиги и, усевшись на зеленом бугре, залюбовался крупным беркутом, что медленно и чинно парил над залитой солнцем степью. Беркут переваливался с крыла накрыло, будто присматривался к тому, что делали люди. Мартынов не заметил, как подошел к нему старший лейтенант Крупенин. А когда услышал его голос, удивился:

— Что случилось?

— Трудный вопрос у меня к вам, товарищ генерал-полковник. — сказал Крупенин. — О Саввушкине поговорить хочу.

— О Саввушкине? — Мартынов задумался, припоминая. — Знакомая фамилия.

— Так это же бывший наш курсант, который к вам с рапортом обращался.

— Да, да, вспомнил! Тогда садитесь, докладывайте.

— Опять в училище просится.

— Ну, это несерьезно, — махнул рукой командующий.

— Очень серьезно, товарищ генерал-полковник.

И Крупенин стал рассказывать обо всем, начиная с письма, которое получил он от Саввушкина перед самым Новым годом.