Труды по россиеведению. Выпуск 5
Шрифт:
Отмечая явные признаки возвращения в 2000-е годы к советской практике (монополия на власть, соответствующая пропагандистская линия, контроль над СМИ и т.д.), следует все же учитывать качественную новизну ситуации. В том числе в том, что касается идеологического оформления режима. Советский опыт был, так или иначе, связан с политическим наследием сталинизма, с традицией неуклонного подавления и искоренения инакомыслия. Традиция эта в полной мере сформировалась к середине ХХ в. Но специалисты по рекламе и политтехнологи, ставшие идеологами российского политического режима в начале ХХI в., явно не хотели быть обвиненными в приверженности сталинизму. Более того, они и не были сталинистами – скорее карьеристами, не слишком отягощенными принципами. Они хорошо понимали (точнее, угадывали) суть политической задачи, поставленной первым лицом: нейтрализовать оппонентов, не прибегая к репрессиям и не давая повода для упреков в искоренении инакомыслия. Тут, кстати, можно вспомнить и об участии первых лиц государства (воспользуемся здесь множественным числом) в мероприятиях, посвященных увековечению памяти жертв репрессий 1930–1950-х годов – например, на Бутовском полигоне в Подмосковье и в Катыни под Смоленском.
Да, создатели нового режима вроде бы не были сторонниками методов 1930–1950-х годов. Они просто защищали порядок, при котором им было комфортно. Но их постоянные усилия по наращивании власти главы государства вызывали энтузиазм у многих приверженцев этих методов. Усиление власти постепенно подводило режим к тому пределу, за которым он уже менял свою сущность, полностью утрачивая демократический характер. По мере того как авторитарные черты режима проступали все более явственно, его защитники оказывались перед необходимостью как-то обосновать сам принцип авторитарности.
Приведем аргументы одного из наиболее высокопоставленных сторонников «нового авторитаризма», председателя Конституционного Суда Валерия Зорькина. Он настаивал: режим спасает страну от опасных радикальных движений, в частности от левых радикалов и отечественного нацизма. «… Я с изумлением обнаружил, что даже у профессиональных юристов слово “авторитаризм” вызывает жуткую неприязнь, – писал Зорькин в 2010 г. – Конечно, если в чистом виде авторитаризм, автократия в традиционном понимании, так недалеко и до Пота. Но “авторитарное” (autoritaire) – есть ли это элемент государства и права? На мой взгляд, безусловно, потому что элементы социального общежития – это власть, свобода, закон и общая цель. Юридической общей целью является установление принципа юридического равенства, а наполняется оно через общие блага. Если бы Шарль де Голль не поступал авторитарно в пределах, конечно, Конституции и права, то на смену ему пришла бы диктатура фашистских полковников, переворот бы был. Я понимаю, что историю переделать нельзя, сослагательное наклонение, говорят, к истории неприменимо, но не могу отделаться от мысли о том, что, если бы Гинденбург в своих генеральских погонах не просто на приемах красовался, то есть если бы содержание соответствовало форме, если бы он и его окружение воспользовались авторитарными методами, как сделал это де Голль, Гитлер не пришел бы к власти. Конечно, что бы говорили поклонники чисто либеральной идеи свободы в ее рафинированности и абстракции?» 109 .
109
Зорькин В. Философия права: Прошлое, настоящее и будущее // Сравнительное конституционное обозрение. – М., 2010. – № 2 (75). – С. 48–49.
Напомним, что это мнение председателя Конституционного Суда. Нужно ли было понимать его так, что режим, установленный вторым российский президентом, спасал страну от новых гитлеров? Это звучало не слишком убедительно. Да, в начале XXI в. националистические и революционаристские группировки действовали в России (как, впрочем, и во всех европейских странах). Но их влияние было невелико, а успешное экономическое развитие не позволяло им расширять социальную базу. Напротив, экономическая стагнация, самоизоляция, активная пропаганда тезиса о том, что Россия остается в кольце врагов, создают для радикалов благоприятный социально-психологический климат.
Когда адепты политического режима, ставшего фактически режимом личной власти, ссылаются на опасность разного рода радикализмов, возникает вопрос: что тут перевешивает – угроза захвата власти радикалами или заинтересованность узкой группы лиц в неограниченной власти и связанных с ней скромных благах? Этим борцам с революционерами хочется напомнить суждение Бориса Чичерина (из статьи «Россия накануне двадцатого столетия»): «Естественное последствие угнетения мысли состоит в том, что она вдается в крайние направления. Одна крайность всегда вызывает другую. Чем более мысль стеснена, тем более в ней возбуждается ненависть ко всякому стеснению…» 110 .
110
Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе: Антология мировой либеральной мысли (первая половина XX века). – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – С. 509.
Идеи авторитарности (авторитарной модернизации) стала всерьез обсуждаться, оправдываться и обосновываться в период второго президентства В. Путина и во время президентства Д. Медведева. В 2012–2014 гг. режим преодолел некий предел и стал вполне реакционным. Это потребовало дополнительного идеологического обоснования, обновления идейной базы. Правящую группу и ее лидера уже перестала удовлетворять конструкция «суверенной демократии». Более того, режим стала стеснять Конституция 1993 г.
Показательно, что особое раздражение вызывала ст. 13 Конституции, запрещавшая установление какой-либо идеологии в качестве государственной или общеобязательной. Сторонники новой идеологизации неожиданно обнаружили, что отсутствие идеологии – одна из причин геополитических поражений России в 1990-е годы. Для некоторых представителей гуманитарной интеллигенции, ассоциировавших себя с официальной «консервативной» позицией, разговоры о выработке новой идеологии, «поиске идентичности» стали чем-то вроде интеллектуальной моды.
Об этом вели речь депутаты от партии власти. Придворные издания типа ВВП настаивали: «Предложенные ранее модели уже не могут удовлетворить россиян, а вопрос идентичности, национальной идеи остается открытым» 111 . «Литературная газета», ставшая выразителем «консервативных» (т.е. в сущности верноподданнических) настроений, писала: «Когда говорят о деидеологизации, речь идет о том, чтобы расчистить поле для своей, для выгодной себе идеологии. Собственно, именно так и происходило в России в процессе и после перестройки. Нашим геополитическим противникам (как и любому противнику) выгодно ослабление нашего народа… Освобожденное от собственной идеологии поле немедленно занимает противник. Сегодня нам необходимо овладеть своей собственной территорией» 112 . Звучит как газетная передовица 70-х годов прошлого века. И опять – о враждебном внешнем окружении, которому наше государство должно противостоять. Парадоксальным образом это и стало главным тезисом новой идеологической платформы, заложенной под политический режим в России.
111
Валовый внутренний продукт (ВВП). – М., 2013. – № 5 (83). – С. 5.
112
Свободное поле идеологии. Колумнисты ЛГ / Очевидец / События и мнения / Воеводина Татьяна // Литературная газета. – М., 2014. – 7–13 мая. – № 18 (6461). – Режим доступа: http://lgz.ru/article/-18-6461-07-05-2014/svobodnoe-pole-ideologii/
Конечно, параллели с советской идеологией напрашиваются. Но все же разница есть – и существенная. В 1970-е годы противником для нас был «мир капитализма» или «мировая капиталистическая система» (конечно, во главе с определенными государствами). Идейными и геополитическими противниками российской власти в ХХI в. объявлен «Запад» – «западный мир», олицетворяемый, правда, теми же странами, что и сорок лет назад. Если в условиях господства марксистской идеологии все определял штамп об «идеологической борьбе» «двух социально-экономических систем» – социализма и капитализма, то теперь борьба неожиданно возобновилась в отсутствие внятной альтернативы капитализму.
Напомним пропагандистское клише советских лет: «мировая капиталистическая система» и империалистические государства (прежде всего США, Великобритания, Франция и т.д.) угрожают «миру социализма» и «социалистическим государствам», поскольку тамошняя крупная буржуазия опасается влияния социализма и социальной революции. Сейчас речь идет об угрозе не социализму, а «геополитическим интересам» России. Понимание существа «угрозы» (как и содержание слова «Запад») варьируется в весьма широком диапазоне. Оказалось, к примеру, что именно «Запад» «попытался в 2011–2012 годах разрушить внезапно для него возникшую консервативную парадигму общества, лидером которого стал Владимир Путин» 113 .
113
Мухин А. «Зимняя сказка» на фоне прохладной войны // Независимая газета. – М., 2014. – 25 февр.
Мне-то кажется, что общественную атмосферу тех лет определяло появление массового внутреннего протеста против сложившейся в России ситуации. Да и о «консервативной парадигме» говорить, по-моему, не было оснований. В любом случае все процессы были внутрироссийскими, инициировались российским политическим миром. Привязывать их к каким-то внешним силам – не только дурной пропагандистский прием, но и форма самообмана. К тому же следует помнить: в российской истории вслед за пропагандой обычно шла репрессия. Симптоматично, что защитники status quo, т.е. фактического состояния власти, стали ассоциировать своих идейных оппонентов с внешними противниками государства – совершенно в духе 30–70-х годов прошлого века. Этот подловатый пропагандистский прием в какой-то момент буквально стал приемом полемическим.