Труфальдино
Шрифт:
— Видишь, Альберт Михайлович, он нас совсем не уважает и даже слушать не считает нужным. — со скорбным ликом святого с иконы, пожаловался Володя: — Я же говорю, давай его к следователю. Он какой-то недалекий и, поэтому, нет смысла человеку жизнь его облегчать.
Я сидел на лавке, старательно хлопал глазами, вертя головой, старательно изображая напуганное лицо и, громко ржал в душе. Эти клоуны, ой, извините, коллеги, старательно «пробивалии» меня, что я, безусловно, делал бы на их месте, пытаясь выяснить, что за фрукт им попался сегодня и достаточно ли он созрел.
— Э-э… — протянул я: — Извините, не знаю, как к вам обращаться… Вы мне вообще объясните, что здесь происходит и тогда я с удовольствием выслушаю ваши советы, как нам жить дальше. Мне лишние неприятности не нужны, и на работе мне никакое уголовное дело нежелательно…
— Вот видишь, Володя, человек не совсем тупой, готов к сотрудничеству…
Ты же готов?! — мужчина внезапно подскочил и гаркнул мне прямо в лицо.
Я от неожиданности вздрогнул и кивнул головой, выражая полную готовность.
— К нам, в районное управление внутренних дел поступило заявление гражданина Кошкина… Знаете такого? О том, что несколько дней назад вы, в присутствии свидетелей, будучи в его квартире, угрожали ему убийством, а потом подговорили еще несколько человек, которые избили его на улице. Что вы можете сказать по данному поводу?
— Не было такого, врет все Кошкин. Я ему сказал…
— Минутку, уважаемый… -сказал Альберт таким тоном, что я ясно понял, что уважения ко мне милиционер не испытывает: — Я не собираюсь вас уговаривать, или сверятся, кто и что сказал. Пусть с вами следствие возится. Меня интересует только одно — вину свою вы признаете или нет. Если вину признаете, я готов пойти к вам навстречу и помочь выпутаться из этой неприятной м=ситуации с наименьшими потерями.
— Конечно, я вину не признаю. — я посмотрел на собеседника, как на идиота.
— Я вам очень советую очень подумать. — с видом всепрощающей матери, грустно и кротко сказал мне собеседник: — Завтра придете, принесете характеристику с места работы и с места жительства. И еще раз подумайте. Все-таки, судимость, которая на всю жизнь, обыска, допросы родственников. Вот вам это надо?
Я старательно помотал головой, показывая, что обысков и судимостей я не люблю.
— Ну вот видите… — широко и искренне улыбнулся Альберт: — У нас с вами уже общая позиция выработалась. Завтра приходите и приносит перечисленные документы. Давайте, бегите.
Вдохновленный ласковыми словами я коротко попрощался и двинулся на выход из этого, негостеприимного, учреждения.
Из милиции я заехал к родителям, посидел у них несколько часов и лишь в десятом часу поехал домой.
Когда моя машина заруливала во двор, из стоящей возле подъезда салатной «волги» с черными «шашечками» на боку, выскочил человек и с рыданиями бросился ко мне.
— Лена! Лена, ты что? Что случилось? — я пытался заглянуть в лицо, что-то горячечно шепчущей, девушке, но не мог оторвать ее от себя.
— Эй, голубки, потом обниматься будете. — раздалось за моей спиной:
— Деньги давайте, а потом делайте, что хотите.
— Какие деньги? — я обернулся к выбравшемуся из машины мужику лет сорока, одетому в распахнутую на груди куртку из тонкой кожи и норковую кепку.
— Деньги, семьсот рублей. Она со мной через весь город проехала и уже два часа я с ней во дворе сижу.
Я обернулся к Лене, она прошептала, что у нее денег не было а таксист ее не отпускал.
Я подошел к машине и заглянул в кабине — счетчик как раз провернул очередную циферку в черном окошечке и на циферблате появилась цифра «сто двадцать рублей четырнадцать копеек».
— Ты на счетчик даже не смотри, они давно уже не используются, у нас цены давно договорные.
— Триста рублей. — я отсчитал купюры и протянул х водителю: — И хорошего вам вечера.
— Так дело не пойдет. — таксист сгреб деньги из моей руки и сунул из в карман брюк: — Давай, оставшиеся деньги.
— Товарищ, езжайте себе спокойно, я с вами рассчитался по двойному тарифу.
— Слышь, пацан, я сейчас пацанов кликну…- водитель кивнул на антенну, торчащую из крыши «волги»: — они подъедут и мы…
— Как подъедут, так все здесь лягут. — я приподнял куртку, показав кобуру: — И каждый будет сжимать в руке монтировку. А если ты еще хоть слово тут произнесешь, то я завтра скажу старшине Орлову, знаешь такого? Так вот, скажу и ни ты и никто из твоей колонны на стоянке у железнодорожного вокзала клиентов брать не сможете, и все твои коллеги будут знать, что всю эту свару заварил ты. Так как мы с тобой поступим?
— Ты мент? — таксист досадливо сплюнул на влажный асфальт: — сразу бы сказал.
— Эй, товарищ. — я окликнул мужика, когда он садился в машину, и кивнул на свою «Ниву»: — Если с моей машиной что-то случится, то с твоей все случится вдвойне. Услышал? Вот такая вот арифметика.
— Ну, что случилось? — я поставил перед, вздрагивающей всем телом, Леной, большую кружку с чаем и сел на стул, напротив девушки.
— Ты нашего физрука помнишь? — Лена сделала маленький глоток, после чего подняла на меня глаза: — Он сегодня подошел ко мне, долго ругался, потом сказал, что ему надоело, что я его динамлю, что я ему должна и сегодня я к нему домой должна поехать.
— Понятно. И что дальше?
— Он на машине был, и не один. Они напротив входа в школу стояли. Я тебе звонила-звонила, но тебя ни по одному телефону не было. Я тогда такси вызвала к соседнему дому, а когда оно подъехало, меня сторожиха через пожарный выход выпустила. А когда мы сюда приехали, то оказалось, что я кучу денег должна за такси, а у меня столько не было.
— Я же тебе денег давал? — я приподнял лицо Лены и вопросительно посмотрел ей в глаза.
— Я себе сапоги купила… — Лена опустила глаза и в кружку чая соскользнули две прозрачные слезинки.