Трясина.Год Тысячный ч.1-2
Шрифт:
Легенды не лгали. Чудовища-гули явились и в наш зачумленный город. Я с проклятиями отшатнулся от окна. Схватив подвернувшиеся под руку каминные щипцы, я бросился на улицу. Ярость придавала мне сил. Гуль всё еще был здесь. Я замахнулся на него щипцами, желая отогнать от могилы Карин. Чудовище припало к земле, глухо рыча.
Внезапно глаза мне заволокло красным туманом. Земля будто качнулась у меня под ногами, и щипцы выскользнули из моих ослабевших пальцев. Я понял, что теряю сознание. Сквозь пелену забыться я чувствовал, что меня куда-то тащат. Потом я почувствовал край оловянной чаши у своих губ.
– Пей, - услышал я резкий, хрипловатый
Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на кровати, в комнате, где накануне умирала Карин. Не горела ни одна свеча. Окно было распахнуто. Морозный воздух наполнял комнату. Холодно и темно было, как в склепе. Я различил чёрный силуэт на фоне окна. Дрожь охватила меня, когда я понял, что это гуль... здесь, в моей комнате!..
– Проснулся, поэт?
– сказало чудовище.
Одним прыжком оно оказалось у моей постели. Я различил в полутьме его продолговатые глаза, плоский нос и ощеренную ухмылку. Мне почудилось даже, что я вижу ошметки мёртвой плоти, налипшие на его клыки. С ужасом подумал я о Карин...
Чудовище издало смешок, будто прочтя мои мысли.
– Не беспокойся, цела твоя Карин. Гули не прикоснутся к ее могиле. Так распорядилась Аллил.
Чудовище склонилось надо мной, и тут я увидел, что это женщина. Я понял это по очертаниям её тела. Впрочем, изящества в ней не было ни на грош - тощая и жилистая, и в чертах её лица было больше звериного, чем человеческого. И она стремилась себя украсить, как все женщины. Длинная грива волос, жёстких, как проволока, была заплетена во множество мелких косичек, и в них вплетены были бусины из гладко отшлифованных позвонков.
– Я дала тебе зелье, излечивающее от моровой язвы. Теперь ты будешь жить. Так распорядилась Аллил, - сказала гуль.
– Аллил...
– медленно повторил я.
– Аллил - твоя поклонница. Смертные не ценят твои песни, но они по нраву гулям. Их поют при дворе Аллил под музыку цитр, сделанных из человеческих костей и высушенных жил. Да, Аллил - твоя поклонница. И она желает, чтобы ты жил в мире смертных, пока не напишешь все свои песни.
Я поднёс руку к глазам. Даже в полутьме было отчетливо видно, что стигматы исчезли. Возможно ли такое? Сыворотка, которую изготовляли в столице, могла лишь предотвратить болезнь. Но человек, на теле которого появились стигматы в форме лепестков златоцвета, считается обречённым.
– Аллил велела мне принести тебе зелье, поэт, - сказала гуль.
– Я всё сделала. Но теперь и ты кое-что мне должен.
– Что же?
– спросил я.
Гуль ухмыльнулась и протянула ко мне руку. Я невольно содрогнулся, когда её длинные пальцы с заострёнными ногтями коснулись моей щеки.
– Ты должен жениться на мне, поэт. Не прямо сейчас, а позже. Я подожду. Времени у меня - целая вечность.
Несмотря на всю отчаянность положения, я расхохотался. Расхохотался так, что слёзы навернулись мне на глаза.
– Возможно ли такое, чтобы простой смертный соединился с дочерью гуля?!
– проговорил я между приступами смеха.
Чудовище покачало головой.
– Я не дочь гуля. Мой отец такой же смертный, как и ты. Он некромант из Бал-Сахир, всю свою жизнь посвятивший колдовскому искусству. Ни разу не взглянул он с вожделеньем ни на одну женщину, но моя мать, гуль Рас-Шаха, покорила его сердце. Я, Скилла, плод их любви.
Многие из гулей хотели, чтоб я стала их подругой, но они мне не по нраву. Я желала стать подругой смертного. Аллил обещала мне в этом посодействовать. Сейчас я покину тебя, поэт. До поры до времени. Живи и пиши свои песни. Пиши, пока не иссякнет твоё вдохновение. Ну а потом я приду и заберу тебя в подземные лабиринты гулей. Ты станешь одним из нас и обретёшь бессмертие.
Я молча смотрел на ту, которая называла себя Скиллой.
– А впрочем, - сказал я вслух, - не всё ли равно, где жить и как умирать, если Карин больше нет?
Гуль снова ощерилась в ухмылке.
– Излечиться от моровой язвы куда проще, чем исцелиться от любви. Но и это пройдёт. Вот увидишь, - сказала она.
Чудовище отступило и скрылось во мраке. В тёмной комнате воцарилась тишина.
Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном уже рассвело, и в Лемаре начался день. Новый день ожидания, отчаянной надежды и борьбы за жизнь. Но мне безразлично, что будет с Лемаром. Безразлично, прибудет ли воздушный корабль до того, как последний житель города в корчах упадёт на землю, и на его запястьях расцветут кровавые язвы. Мне безразлична даже моя собственная судьба, ибо Карин больше нет, и жизнь моя утратила смысл.
Но довольно обо мне. Пора заканчивать с этим рассказом и начинать новую песню. Строки складываются сами собой, и я уже слышу новый напев. Это будет песня о девочке с лютней, которая поет о тоскующем сердце обманутой красавицы. И Аллил, королева гулей, дева-чудовище с лицом, изъеденным червями, восседает на троне из человеческих костей и с благосклонной улыбкой осыпает девочку золотыми монетами.
Лемар - Окружной судья
Господин Вольдемар Пелягриус, окружной судья, имел привычку поздно вставать, и по этой досадной причине он не успел покинуть Лемар до того, как захлопнулись городские ворота. Сейчас он с тоской вспоминал свой охотничий домик в заповедном лесу в нескольких милях от Лемара. В домике имелся огромный камин, в котором при желании можно было зажарить целого бизона, мебель в пасторальном стиле, чучела редких болотных хоггов и гривастых волков-леванов, а также цветные настенные гравюры и гобелены, изображавшие сцены охоты. Если б не его обычай подольше понежиться в постели, он бы сейчас наслаждался жизнью на лоне природы, вдали от зачумленного города и возможно, в компании юной одалиски.
Да, это была маленькая слабость судьи Пелягриуса. Он всегда испытывал отвращение к женщинам, считая их пустыми взбалмошными фуриями, посланными на Землю с единственной целью - терзать мужчин и отравлять им жизнь. При этом, однако, он испытывал нежнейшие чувства к юным созданиям лет двенадцати-тринадцати, уже не девочкам, но ещё и не зрелым девицам. Особенно его прельщала их особая красота, ускользающая и хрупкая. Век у этой красоты был недолог - год, от силы полтора. Потом у них начинала наливаться грудь, бёдра безобразно округлялись, а на теле пробивалась эта отвратительная поросль - короче говоря, прекрасная фея превращалась в жабу. Наложниц, повзрослевших и утративших свою свежую красоту, судья Пелягриус немедля отдавал на попечение госпожи Сорекс, известной сводницы и держательницы сети борделей под незамысловатым названием "Сенполия Сорекс". Их дальнейшая судьба его не интересовала. Госпожа Сорекс - профессионал своего дела, ей лучше знать, как тут всем распорядиться. Услугами сводницы господин Пелягриус пользовался уже очень давно. Та, в свою очередь, отлично знала его вкусы и пристрастия, и её выбор всегда бывал безупречен. Она много времени проводила в разъездах, путешествуя от одного сиротского приюта к другому в поисках подходящей претендентки. Вообще-то, сводничество было запрещено законом и сурово каралось. Однако госпожа Сорекс была опытной женщиной, и она умела грамотно обходить запреты. "Посредничество в удочерении" - разве есть тут к чему придраться?