Трясина.Год Тысячный ч.1-2

Гуринович Влада

Не так давно господин Пелягриус расстался со своей состарившейся наложницей (ей исполнилось пятнадцать), и теперь с нетерпением поджидал новую. Госпожа Сорекс подыскала подходящую кандидатку в одном монастырском приюте, расположенном в предместье города Асмень. Девочку со дня на день должны были доставить в Лемар.

Судья пребывал в радужном настроении. Несколькими днями ранее он удачно завершил судебный процесс, отправив на плаху одного опасного крамольника. Обвинение было серьёзным: оскорбление законной власти, порча общественного имущества, а также площадная брань и сопротивление при аресте. Проще говоря, негодяй нанёс существенный урон державе, испоганив стены городской ратуши надписями кощунственного содержания. К счастью, надписи эти просуществовали совсем недолго, ибо некий сознательный

гражданин, пожелавший остаться неизвестным, незамедлительно замазал их извёсткой. Однако на месте преступления случайно оказался господин Н., внештатный информатор службы безопасности, который успел всё прочесть и запомнить. Согласно показаниям Н., надписи были следующего содержания: "Наместник уже опротивел и надоел", "Тут вам не провинция", а также "Слава Братчикам!" Кроме того, там присутствовала фраза, порочащая Августу, но процитировать её нет никакой возможности, ибо человек порядочный и законопослушный скорее согласится вырвать самому себе язык, нежели произнести вслух сии непотребства... Речь судьи была прервана негодующими выкриками из зала. Какой-то невзрачный человек в поношенной куртке и вязаной шапочке (очевидно, работяга из предместья) вскочил со скамьи и принялся кричать: да вы что, ослепли тут все?! Посмотрите на обвиняемого, это же несчастный калека, у которого правая рука отсохшая от рождения, а пальцы левой изуродованы тяжелейшей формой ревматизма. Да не смог бы он ничего написать, даже если бы и захотел!.. К скандалисту тут же бросились стражники и поволокли его прочь из зала, на ходу награждая пинками и зуботычинами. А судья резонно заметил, что для крамольника сие не препятствие, и он вполне мог сделать эти надписи, держа кисть зубами, либо пальцами ног. После чего был вынесен приговор, и обвиняемый лишился головы.

Судья отметил завершение процесса в компании своих добрых друзей, прокурора Лепрозиса и судебного писаря Дальпранцы. Господин Пелягриус был доволен - норма по смертным казням, ежегодно спускаемая из Цитадели, выполнялась исправно. А со дня на день ему привезут новую наложницу, и они вдвоём отправятся в его охотничий домик. Вальдшнепов стрелять. Да, жизнь определённо удалась, дай боже каждому...

Весть о поветрии застала судью врасплох, разом перечеркнув все его планы. В первый день карантина господин Пелягриус сидел взаперти, испытывая животный ужас. Сбросив с себя одежды, он часами простаивал перед зеркалом и всматривался в своё отражение - не появились ли на его бёдрах и запястьях зловещие стигматы?

На второй день в дверь его дома позвонили. Слуга сообщил, что прибыл торговец сывороткой. Барыга, иначе говоря. Судья приказал немедля его впустить. Он отвёл дорогого гостя в свой кабинет и предложил ему стаканчик пряного вина. Потом судья спросил цену. Сумма, которую заломил барыга, была фантастической, но Пелягриус не стал торговаться. Он бросился к сейфу и отсчитал необходимое количество златниц. Даже двойное количество. Для того, чтобы остановить морову язву, достаточно было одной капсулы, но судья на всякий случай приобрёл сразу две.

После судью терзал подспудный страх: а не обманул ли его барыга, вместо целебной сыворотки подсунув фальшивку? Вечером того же дня его слуга свалился с лихорадкой. Судья полночи не спал, слушая вопли и стенания несчастного. "Поздно, поздно. Увы, слишком поздно", шептал он, сжимая во вспотевшем кулаке вторую капсулу, которая так и осталась невостребованной. Под утро слуга затих, и судья вызвал коронеров. Чувствовал он себя великолепно, и его бёдра и запястья были чисты от стигмат. Барыга оказался порядочным человеком.

Теперь оставалось лишь терпеливо дожидаться окончания карантина. Судья слонялся по особняку, изнывая от скуки. Ему было бы легче переносить тяготы заточения, будь рядом юная наложница, или хотя бы его приятели-юристы. Или эта Сорекс, на худой конец. Но прокурор и писарь успели покинуть город, а госпожа Сорекс и вовсе не явилась. И маленькой одалиски ему, скорее всего, не видать, как своих ушей. В придачу ко всему его единственный слуга возьми да помри, и теперь некому было распорядиться насчёт обеда. Господин Пелягриус перебивался хлебом с холодной ветчиной и потягивал пряное вино. Наконец, чтоб как-то убить время, господин Пелягриус вытащил из книжного шкафа первую подвернувшуюся под руку книгу, уселся в мягком кресле у окна и принялся читать. Это был сентиментальный роман в стихах о витязе, полюбившем прекрасную принцессу,

которую он ни разу в жизни не видал, но слышал о ней в песне одного странствующего лютниста. В поисках любимой витязь отправился в дальнее странствие, полное опасностей и приключений. Чтиво было прескучным. Пелягриус лениво перелистывал страницы, позёвывая и бросая взгляды за окно, на засыпанную снегом площадь и старинный храм, который возвышался прямо напротив дома судьи.

Лемар - Лютнист у храма

– Ян! Ян, а давай поднимемся на старое замчище. Там такая гора высоченная, наверно, вся округа видна. Посмотрим, что там делается. То есть, я посмотрю, а потом расскажу тебе.

Замчище? Отлично. Да куда угодно. Только не приставай больше с расспросами, ладно?

– А давай. Пока не померли.

– Мы не умрём!

Да, пожалуй. Поживём ещё немножко. А ведь почти уже решился. Отползти куда-нибудь в подворотню, и там уже. Потом коронеры подберут. С капсулой в зубах. Так бы и сделал, если б она осталась в том доме. Молодец, Варгус, обмакнул по самые уши. Помни, кто ты есть, собачья кровь.

– Ян, а ты много людей убил?

Да твою ж душу мать! Сколько можно-то?..

– Ну как сказать. Во время беспорядков у нас был приказ стрелять на поражение. Я специально не прицеливался. Но кому-то может и прилетело, не знаю.

В Мертвячьем Овражке точно прилетело. Стреляли боевыми. Трое наших и офицер. А у того был мешок на голове. Везли в железном фургоне. Долго. Переговариваться было запрещено. Остановились на просеке. В склоне оврага была вырыта могила. И лес вокруг. На краю оврага стояла машина с включёнными огнями, а рядом прохаживались двое Соглядатаев в униформах. Валога и ещё кто-то. Того подтащили к краю могилы и заставили опуститься на колени. Сказали - именем Августы. Потом офицер отдал приказ. Стреляли все трое одновременно. Хотя хватило бы и одного. Нам так и не сказали, кто это был. Ясно, что враг Августы. Один из. У неё вообще врагов много.

– Ян, а тот человек...почему ты всё-таки решил его прикончить?

– Он бил свою жену.

– Вот, гад!
– воскликнула девочка. А потом добавила негромко: - Наверно, это трудно, убить человека?

– Наверно. Я не смог.

Прокололся. Теперь уже и не вспомнишь, где именно. Дом-то был хорошо изучен. Резиденция под Вильском. А он дверь кабинета никогда не запирал. Надо было сразу в затылок. А он обернулся. Ну и крику же поднял. Вопил, как баба. У него парабеллум на столе лежал, а он, видно, с перепугу про него забыл. За чернильницу схватился. Из зелёного мрамора, тяжеленную. И то промахнулся. Засандалил прямо в стену. Потом, наверно, пришлось обои переклеивать. Когда меня выводили из кабинета, он прятался под письменным столом. Грозный Мика. Курам на смех. Меня допрашивал Алех Валога. Сказал - это дело мы замнём. Ничего тебе не сделают. Ничего...

– Ян, а у тебя есть братья или сёстры?

– Сестра есть, старшая.

– А младшая?

– Да как-то Бог миловал.

Ненавидишь меня, Лита? Знаю, что ненавидишь. Ну прости. Кто ж знал, что всё закончится именно так?..

– Ян, а она красивая?

– Кто, сестра моя?

– Нет. Та женщина.

Беренис.

– Красивая.

Как гибкий клинок. Тело, как гибкий клинок. И розы в волосах. Она любила красные. В Царьгороде в моде были розы без шипов. Специальные, для аристократок, чтобы не искололи себе пальцы. Но такие цветы она презирала. "Роза без шипов - всё равно что вино без хмеля", так она говорила. Она трогала эти колючки, острые, как иглы - легонько, кончиками пальцев. А потом вправляла бутон себе в причёску и замирала перед зеркалом. Надолго. Будто завороженная собственным отражением.

– Ян, ты любил её? Правда? Любил?
– допытывалась Нара.
– Цветы дарил и...всё такое?

– Стихи писал. Отвяжись, Нара.

– Любовные?

– Хреновые.

– А мне расскажешь?

– Никогда.

– А почему?

– Смеяться будешь.

– С чего вдруг?

– Она смеялась.

– Потому что дура.

– Много ты понимаешь.

Она, вообще-то, не смеялась. Но лучше бы смеялась. Или прямо бы сказала, что стихи дрянь. А она вообще никак не комментировала. Может, она их и не читала. В глаза даже не видела. Придумал тоже - совать конверты ей под подушку, в надежде, что она найдёт и прочитает. А находила их прислуга, например. Лакеи с горничными. А потом читали их друг дружке и ржали в голос. Глупость ужасная. Чёрт, ну почему у меня всегда всё через задницу?..