Туфли из кожи игуанодона
Шрифт:
Нет, такую женщину полюбить нельзя. Такую женщину можно разлюбить. И следует разлюбить.
– Юлиан! – решилась она. – Юлиан, ты ничего во мне не находишь?
Юлиан встретил ее в коридоре. Вид у него был обыкновенный. Вот уж кого не назовешь красавцем. И ничего, живет – не расстраивается, словно так и надо. Сам говорит: «Полюбите меня черненьким. Беленьким меня любая полюбит».
– Что произошло? – спросил он.
– Приглядись ко мне, – попросила несчастная женщина. – Я ли это?
– Как тебе сказать, – промямлил
– И это приятно?
– Странно, – отозвался Юлиан. – Вроде все на месте, но ты немного изменилась.
– К лучшему?
– Не сказал бы.
– Что произошло? – грозно спросила Аня Бермудская. – Как ты это допустил?
– А чего я допустил? – спросил Зритель, мысленно торжествуя.
– Не знаю! – возопила Аня. – Дай мне другое зеркало!
А сама уже бежала в прихожую, где тоже зеркало висит.
Но результат встречи с зеркалом в прихожей, а потом и с зеркальцем из сумочки был удручающе однообразен. Из зеркала на Аню смотрела она же, но весьма некрасивая и даже неприятная.
Аня впала в истерику, а Зритель ей посоветовал:
– Ты сходи к своим подругам, поглядись там, поговори, спроси совета. Они же всю правду тебе скажут!
Удар был рассчитан и жесток. Не было и не могло быть у Ани подруг, а если бы они были, то ничего кроме радости ухудшение облика Ани Бермудской им бы не доставило.
Вечером заплаканная, растрепанная и униженная Аня все же решила выйти на улицу, поглядеться в витрину универмага и в гладь воды пруда у церкви Параскевы Пятницы.
Но что там ночью увидишь!
А Зритель, видя, что изобретение Минца дает себя знать, трудился, бегал по городу, чтобы ни одного необработанного зеркала в Гусляре не осталось.
Ночью Аня изменила свое отношение к Зрителю, потому что поняла, что при такой личной трагедии во всем мире остался лишь один мужчина, способный ее верно любить и платить за ее забавы: Юлиан К. Зритель.
Через три дня умиротворенный Зритель сам пришел к профессору Минцу за второй порцией снадобья и с тремястами долларами в кармане.
– Ну как? – встретил его Минц.
Там сидели Минц с Грубиным, и для Саши Грубина Зритель поведал о своей победе над спесивой красоткой.
– Лев Христофорович мне сказал, что его средство изменяет отражательную способность зеркала при встрече с ним женского взгляда. Что, кстати, доказывает различие между женским и мужским взглядами. Мы, как учит Минц, требуем от своего отражения различных свойств. Женщина – красоты, а мужчина – ума и решительности. Вы меня понимаете? – Тут Зритель отвесил элегантный поклон в адрес Льва Христофоровича, хоть ему и мешало тугое пузо. И вел он себя, как неофит, то есть новообращенный, в храме Юноны или Цереры. – Моя возлюбленная привыкла к тому, что зеркало ей говорит: «Ты на свете всех прекрасней и милее». А тут зеркало ей сказало совсем иное: «Ты не очень привлекательна и совсем не молода». Крушение идеалов! Нельзя же заподозрить зеркало в измене? В сознательном безобразии?
– Кстати, именно эта сказка натолкнула меня на великолепное открытие, – признался Минц, а Зритель продолжал:
– Я намазал средством все зеркала дома. А потом побегал по городу и капнул на все зеркала, которые могли попасться ей на пути. В поликлинике, парикмахерской и женском туалете, что было труднее всего. Хотя я был почти убежден в том, что она туда долго не заглянет. Теперь Аня изменила отношение ко мне и стала куда добрее. О, как она ласкает меня!
Минц забрал у Зрителя деньги и выдал ему второй пузырек.
Зритель быстро убежал.
А Грубин сказал:
– Минц, ты – соратник в преступлении.
– В каком?
– Ты подумал об остальных женщинах города? Женщина, красивая, идет в парикмахерскую и видит, как она деградировала. Она смотрит в зеркало в туалете, а навстречу ей – страшная рожа!
– Ну уж не страшная! – возразил Минц. – Просто похуже, чем вчера.
– Ты испортил жизнь и настроение сотням женщин! Нет тебе прощения. И еще деньги за это берешь!
И тогда пристыженный Минц побежал по парикмахерским, чтобы собственноручно смывать пессимизатор.
Кое-где удалось, но в женский туалет его не пустили.
И говорят, что пока средство не стерлось, женщины старались в туалет не заходить. Держатель его Армен Лаубазанц чуть не убил смотрительницу, заподозрив ее в воровстве входной платы.
11. Тайна Ксении Удаловой
Удалов вошел к себе.
Ксения стояла посреди комнаты, одетая как на торжественный вечер, посвященный годовщине Октября.
– С ума сойти, – сказала она. – Уже без десяти, а ты еще без галстука.
И тогда Удалов понял, что кто-то сошел с ума. Может быть, и лично он.
– Какой галстук?
– На торжественное открытие, – ответила Ксения.
Она протянула мужу галстук.
Снизу гуднула машина.
– Вот и Максимка приехал, – сказала Ксения. – Наш семейный праздник.
Удалов был возмущен:
– Нет сегодня никакого семейного праздника. Я с утра в календарь глядел.
– Тогда пошли, нельзя заставлять себя ждать.
– Ксения!
– Шестой десяток как Ксения!
Снизу снова загудела машина.
Удалов сдался. Он всегда сдавался Ксении в решительные минуты.
Они спустились вниз. Вышли на улицу.
У дома стояла «девятка». В ней был Максимка, недавно отселившийся с семьей от родителей, а сзади – черная гордомовская «Волга».
Странно, но вдоль тротуара сидели кошки. Они принялись мяукать.
Ласково горели кошачьи глаза.
Ксения помахала животным полной рукой.
Из своей квартиры вышел профессор Минц.
Ему тоже нашлось место в черной «Волге».