Туфли из кожи игуанодона
Шрифт:
– Гости за рулем.
– Прости, Гамлет, – прошептала Раиса. В комнате звякнуло – бутылку поставили на место.
Гамлет обернулся к Минцу.
– Так на чем мы остановились?
– Давайте завтра вечерком посидим, обсудим перспективы научных исследований. Не возражаете?
– Принято! – согласился Гамлет. – И все же...
– Завтра поговорим, – заметил Минц, и они с Удаловым спустились на улицу.
У опустевшего вседорожника стояли охранники. Шесть душ. В полной растерянности, как цепные псы, которых
– Где тут Грицко? – спросил Удалов.
– Вон там, отошел, – сказал охранник.
Грицко, самый жестокий из охранников, отошел, потому что гладил бродячего щенка, который улегся на траву, белым мохнатым пузом кверху. Он повизгивал от счастья – так нежно почесывал его Грицко.
Грицко весело подмигнул проходившим мимо друзьям.
Минц шел впереди, Удалов на полшага сзади. Он все старался решить логическую задачу, но не выходило.
Поэтому он сдался и спросил Льва Христофоровича:
– Что же произошло?
– Сдаешься?
– Сдаюсь.
– Природа не терпит пустоты, – улыбнулся Минц. – В задачке о водоемах по трубе в бассейн «Б» вливается столько же воды, сколько утекло из бассейна «А». Помнишь?
– Помню.
– Когда я настраивал мозг Гамлета на мозг донора, чтобы добыть оттуда жестокости или решительности, то, получая это качество от бандита, Гамлет тут же отдавал ему избыток своей доброты или щедрости. Он получал решительность, а отдавал Армену сомнения. Взял у Грицко жестокость, а подарил доброту. Взамен бережливости внедрил в Раису бескорыстие. Но не целиком, не полностью... В каждом осталось что-то от прежнего.
– А ты не боялся, Христофорыч, что Гамлет станет садистом или скрягой?
– Качества еще ничего не значат. Жестокость зависит от сути человека. А по сути своей Гамлет человек хороший. Ну, впитал он в себя чужую жестокость, а в его мозгу она стала разумностью, сдержанностью...
– А другие получили от Гамлета...
– Армен впервые в жизни усомнился в том, чем он занимается, а Грицко пригрел щенка. Раиса станет неплохой подругой гению. Я надеюсь...
– Погляди! – ахнул Удалов, на минуту забывший о Гамлете и его брате. – Смотри на «Мерседес»!
Они как раз проходили мимо «Мерса», принадлежавшего Ираиде Тихоновне и купленного на ее скромную зарплату. Умеет же человек экономить!
И увидели, как шустрые крысы повесили на ручку дверцы маленькую белую табличку.
На табличке был череп, скрещенные кости, портрет Ираиды, вполне узнаваемый – с паспортной фотографии – и было написано: «Вход воспрещен».
– Очень перспективное направление в борьбе с грызунами, – сказал Минц Удалову. – Гамлет показывал мне опытные образцы. Одного не понимаю: почему крысы сами занимаются развеской?
– Погоди, – остановил его рассуждения Удалов.
Из Гордома, завершив рабочий день, вышла дама с начесом на голове, в строгом деловом английском костюме.
– Ираида, – прошептал Удалов. – Страшная фигура. Скоро ее посадят или изберут в Думу.
Невзрачная на вид женщина подошла к машине.
За ней, чуть пригнувшись, семенил чиновник Поликарпыч, молодой да ранний предатель. Он на ходу наушничал.
Ираида Тихоновна отмахнулась от осведомителя и протянула руку к дверце машины, такого скромного «Мерседеса».
И тут увидела табличку.
Она очень рассердилась и попыталась табличку сорвать, но нечто невидимое остановило ее руку. Пальцы замерли в сантиметре от таблички.
Женщина стала быстро дышать и притоптывать правой ногой.
А табличка висела. Ничто ее не брало.
Поликарпыч изогнулся, принялся царапать дверцу машины, чтобы помочь начальнице. И хоть бы что!
Ираида достала из сумочки сотовый и принялась кричать в него:
– Милиция! Срочно наряд к Гордому! Нападение на мое лицо при исполнении спецзадания.
– Пошли отсюда, – сказал Минц. – А то наряд приедет, стрелять начнут, нас с тобой ранят.
Конечно же, Лев Христофорович, как всегда, шутил, но Удалов не стал спорить и поспешил домой.
10. У нас героем становится любой
У ворот стоял Ю.К. Зритель и смотрел на Минца затравленным взором.
– Лев Христофорович, – взмолился он. – Я чувствую, что она меня покинет. Спасите.
Настроение у Минца было боевое. Ему надо было обязательно удивить мир научным подвигом, чтобы забыть об истории с мальчиком, не подвластным законам науки.
– Заходите, – сказал Минц, – и вкратце рассказывайте.
Удалов последовал за пожилым Зрителем.
– Я был убежден, – произнес Зритель, что когда оплачу ей игуанодоновые туфли, она проникнется. А знаете, что она сказала?
– Что же?
– Чтобы я не надеялся на ее милости. Что такой больной старик, как я, который мечтает о том, чтобы залезть под юбку юной красавице, не имеет права приближаться к женщине своей мечты.
– А вы приблизились? – спросил Минц.
– Я попытался. Но она, простите, женщина крепкая, плаванием занималась, на лошади катается каждое воскресенье. Она врезала мне под дых мощным коленом.
– А вы?
– Я попросил прощения, – вздохнул Зритель.
Его лысина, через которую поперек были поштучно протянуты седые волосы, покраснела и покрылась каплями пота.
– Значит, она уверена в своей красоте? – спросил Минц. И в голосе профессора прозвучало нечто подозрительное. Для тех, кто его знал. А для тех, кто не знал, ничего не прозвучало.
Задача была невыполнимой. Удалов понимал, что она невыполнима. Не давать же опытной женщине приворотное зелье!
И, как бы угадав мысли Удалова, Лев Христофорович произнес: